"Некоторые товарищи, -- говорил Сталин на январьском пленуме ЦК, -- поняли тезис об уничтожении классов, создании бесклассового общества и об отмирании государства, как оправдание лени (?) и благодушия (??), оправдание контр-революционной теории потухания классовой борьбы и ослабления государственной власти". Бесформенность выражений служит здесь, как и в других случаях у Сталина, для того, чтобы замазать логические прорехи. Программный "тезис" об уничтожении классов в будущем еще не означает, разумеется, потухания классовой борьбы в настоящем. Но дело идет не о теоретическом тезисе, а об официально провозглашенном факте уничтожения классов. Софизм Сталина состоит в том, что мысль о неизбежном усилении государственной власти в переходную эпоху между капитализмом и социализмом, мысль, которую Ленин, вслед за Марксом, выдвигал для об'яснения необходимости пролетарской диктатуры вообще, Сталин приурочивает к определенному периоду диктатуры, после уже состоявшейся, будто бы, ликвидации всех капиталистических классов.
В об'яснение необходимости дальнейшего усиления бюрократической машины, Сталин говорил на том же пленуме: "Кулачество, как класс, разгромлено, но не добито еще"... Если принять эту формулу, получится: чтобы добить разгромленное кулачество, нужна более концентрированная диктатура, чем для того, чтоб разгромить полнокровное кулачество. "Максимальное усиление" государственной власти необходимо, по буквальному выражению Сталина, для того, чтобы "добить остатки умирающих классов".
Законченное в своем роде выражение парадоксу бюрократизма дает Молотов, который вообще питает роковую склонность к доведению мыслей Сталина до конца. "Несмотря на то, -- говорил он на январьском пленуме, -- что силы остатков буржуазных классов в нашей стране тают, их сопротивление, злоба и бешенство растут, не зная границы". Силы тают, но растет злоба! Молотов не догадывается, что диктатура нужна против силы, а не против злобы: невооруженная силой злоба перестает быть опасностью.
"Нельзя сказать, -- признает, с своей стороны, Сталин, -- чтобы эти бывшие люди могли что-либо изменить своими вредительскими и воровскими махинациями в нынешнем положении в СССР. Они слишком слабы и немощны для того, чтобы противостоять мероприятиям советской власти". Казалось бы, ясно: если от бывших классов остались лишь "бывшие люди"; если они слишком слабы, чтобы "что-либо (!) изменить в положении СССР", -- то из этого и должно было бы вытекать потухание классовой борьбы и смягчение режима. Нет, возражает Сталин: "бывшие люди могут наделать немало пакостей". Но революционная диктатура нужна не против бессильных пакостей, а против опасности капиталистической реставрации. Если для борьбы с могущественными классовыми врагами необходимо было пускать в ход два бронированных кулака, то против "пакостей" бывших людей достаточно мизинца.
Но здесь Сталин вводит новый элемент. Умирающие остатки разгромленных классов "аппелируют к отсталым слоям населения и мобилизуют их против советской власти". Но разве отсталость масс увеличилась за годы первой пятилетки? Казалось бы, нет. Значит изменилось к худшему их отношение к государству? Тогда выходит, что "максимальное усиление" государственной власти (вернее репрессий) нужно для борьбы с растущим недовольством масс. Сталин добавляет: на почве мобилизации отсталых слоев населения "могут ожить и зашевелиться осколки контр-революционных оппозиционных элементов из троцкистов и правых уклонистов". Таков последний аргумент: так как могут зашевелиться (только могут еще!) осколки (только осколки!), то необходима... высшая концентрация диктатуры.
Запутавшись безнадежно в "осколках" собственной мысли, Сталин неожиданно прибавляет: "это, конечно, не страшно". Зачем же пугаться и пугать, если "это не страшно"? И зачем вводить режим террора против партии и пролетариата, если дело идет лишь о бессильных осколках, неспособных "что-либо изменить в СССР"?
Все это нагромождение путаницы, переходящей в прямую бессмыслицу, является результатом невозможности раскрыть правду. На самом деле Сталин-Молотов должны были бы сказать: в виду угрожающе растущего недовольства масс и все более сильной тяги рабочих к левой оппозиции, необходимо усугубление репрессий для защиты привиллегированных позиций бюрократии. Тогда все было бы на месте.