Узел противоречий, в которых безнадежно запуталась теория и практика бюрократического центризма, осветится перед нами с новой стороны, если мы проведем аналогию между ролью денег и ролью государства в переходную эпоху. Деньги, как и государство, представляют собою прямое наследие капитализма; они должны исчезнуть; но они не отменяются декретом, а отмирают. Разные функции денег, как и государства, отмирают разной смертью. В качестве орудия частного накопления, ростовщичества, эксплоатации, деньги отмирают параллельно с ликвидацией классов. В качестве орудия обмена, измерителя трудовой ценности, регулятора общественного разделения труда, деньги постепенно растворяются в плановой организации общественного хозяйства: в конце концов они становятся рассчетными квитанциями, чеками на известную часть общественных благ для удовлетворения производственных или личных потребностей.
Параллелизм обоих процессов угасания -- денег и государства -- не случаен: у них одни и те же социальные корни. Государство остается государством, доколе оно должно регулировать взаимоотношения между разными классами и слоями, каждый из которых подводит свой баланс, стремясь вывести активное сальдо. Окончательное вытеснение денег, как измерителя ценности, статистическим учетом живой производительной силы, оборудованья, сырья и потребностей станет возможно лишь на той ступени, когда общественное богатство освободит всех членов общества от необходимости соперничать друг с другом из-за размеров общественного пайка.
До этого этапа еще очень далеко. Роль денег в советском хозяйстве не только не закончена, но в известном смысле теперь только должна развернуться до конца. Переходный период, взятый в целом, означает не сокращение товарного оборота, а, наоборот, чрезвычайное его расширение. Все отрасли хозяйства преобразуются, растут и вынуждены количественно и качественно определять свое отношение друг к другу. Многие из тех продуктов, которые при капитализме остаются доступны небольшому меньшинству, должны теперь производиться в неизмеримо большем количестве. Ликвидация потребительского крестьянского хозяйства и замкнутого семейного хозяйства означает перевод на язык общественного (денежного) оборота всей той трудовой энергии, которая расходуется сейчас в пределах деревенской околицы или в стенах частного жилья.
Беря на учет все производительные силы общества, социалистическое государство имеет своей задачей дать им наиболее продуктивное для общества распределение и применение. Выработанный капитализмом метод хозяйственного рассчета -- денежный рассчет -- не отбрасывается, а обобществляется. Социалистическое строительство немыслимо без включения в плановую систему личной заинтересованности производителя и потребителя. А эта заинтересованность может активно проявиться лишь в том случае, если на службе ее стоит надежное и гибкое орудие: устойчивая денежная система. В частности, повышение производительности труда и улучшение качества продукции совершенно недостижимы без точного измерителя, свободно проникающего во все поры хозяйства, т.-е. без твердой денежной единицы.
Если капиталистическому хозяйству, достигающему своих неустойчивых пропорций при помощи расточительных колебаний кон'юнктуры, необходима устойчивая денежная система, то тем необходимее она для подготовки, выработки и регулировки планового хозяйства. Недостаточно построить новые предприятия; надо, чтоб хозяйство освоило их. Освоение означает проверку на опыте, приспособление, отбор. Массовая, общенародная проверка продуктивности не может означать ничего другого, как проверку рублем. Воздвигать хозяйственный план на скользящей валюте то же, что строить чертеж машины при помощи расшатанного циркуля и кривой линейки. Именно так сейчас и обстоит дело. Инфляция червонца является одним из наиболее злокачественных последствий и вместе орудий бюрократической дезорганизации советского хозяйства.
Официальная теория инфляции стоит целиком на высоте разобранной выше официальной теории диктатуры. "Устойчивость советской валюты, -- говорил Сталин на январьском пленуме, -- обеспечивается прежде всего громадным количеством товарных масс в руках государства, пускаемых в товарооборот по устойчивым ценам". Если эта фраза имеет какой-либо смысл, то только один: советские деньги перестали быть деньгами; они не служат больше измерению ценности и тем самым формированию цен; "устойчивые цены" назначаются государственной властью; червонец является только рассчетным ярлыком планового хозяйства. Эта мысль вполне параллельна и равноценна мыслям о "ликвидации классов" и "вступлении в царство социализма". Цельный в своей половинчатости, Сталин не смеет, однако, полностью отказаться и от теории золотого запаса. Нет, золотой запас "тоже" не мешает, но его значение лишь вспомогательное: он нужен, во всяком случае, для внешней торговли, где приходится платить чистоганом. Для благополучия же внутреннего хозяйства достаточно твердых цен, назначаемых секретариатом ЦК или его уполномоченными.
Что скорость падения покупательной силы денежных знаков зависит не только от числа оборотов печатного станка, но и от "количества товарных масс", известно каждому студенту экономического факультета. Этот закон относится и к капиталистическому и к плановому хозяйству. Разница та, что в плановом хозяйстве можно, при помощи административных мер, гораздо дольше скрывать инфляцию или, по крайней мере, ее размеры. Тем грознее должна оказаться расплата! Во всяком случае, деньги, регулируемые административными ценами на товары, теряют способность регулировать цены, а следовательно и планы. В этой области, как и в других, "социализм" состоит для бюрократии в том, что она высвобождает свою волю из-под какого-бы то ни было контроля: партийного, советского, профсоюзного или денежного.
Нынешнее советское хозяйство не является ни денежным ни плановым: это почти чистый тип бюрократического хозяйства. Преувеличенная и несогласованная индустриализация подкапывала основы сельского хозяйства. Крестьянство попыталось найти спасение в коллективизации. Опыт скоро показал, что коллективизация отчаяния не есть еще социалистическая коллективизация. Дальнейший упадок сельского хозяйства ударил по промышленности. Для поддержания неосуществимых и несогласованных темпов понадобился усиленный нажим на пролетариат. Освободившись от материального контроля массового потребителя и от политического контроля производителя, промышленность приобрела сверхсоциальный, т.-е. бюрократический характер. Она оказалась в результате, неспособной удовлетворять человеческие потребности даже в той степени, в которой удовлетворяла их менее развитая капиталистическая промышленность. Сельское хозяйство ответило импотентным городам войной на истощение. Под вечным гнетом несоответствия между напряженностью своих трудовых усилий и ухудшающимися условиями существования, рабочие, колхозники и единоличники теряют интерес к труду и проникаются раздражением против государства. Отсюда, -- именно отсюда, а не из злой воли "осколков", -- вытекает необходимость внесения принуждения во все клеточки хозяйственной жизни (усиление власти директора, законодательство о прогулах, смертная казнь за расхищение колхозниками колхозного имущества, военные меры при посевах и сборе урожая, принуждение индивидуальных крестьян уступать лошадей колхозам, паспортная система, политотделы в колхозной деревне и пр., и пр.).
Параллелизм между судьбой денег и государства предстает здесь пред нами в новом и очень ярком виде. Диспропорции хозяйства ведут бюрократию на путь возрастающей бумажно-денежной инфляции. Недовольство масс материальными последствиями хозяйственных диспропорций толкает бюрократию на путь голого принуждения. Хозяйственное планирование освобождается от ценностного контроля, как бюрократическое усмотрение освобождается от политического контроля. Отрицание "об'ективных причин", т.-е. материальных пределов для разгона темпов, как и отрицание золотой основы советских денег, представляют два "теоретических" бреда бюрократического суб'ективизма.
Если советская денежная система и отмирает, то не в социалистическом, а в капиталистическом смысле: в виде инфляции. Деньги становятся не служебным инструментом планового хозяйства, а орудием его дезорганизации. Можно сказать, что и диктатура пролетариата отмирает в форме бюрократической инфляции, т.-е. чрезвычайного разбухания насилий, репрессий и произвола. Диктатура пролетариата не растворяется в бесклассовом обществе, а перерождается во всевластие бюрократии над обществом.
В сфере денежной инфляции, как и бюрократического произвола, резюмируется вся фальшь политики центризма в области советского хозяйства, как и в области международного пролетарского движения. Сталинская система исчерпана до конца и обречена. Крушение ее надвигается с такой же неотвратимостью, с какою надвинулась победа фашизма в Германии. Но сталинизм не стоит особняком, как паразитическое растение, он обвился вокруг ствола Октябрьской революции. Борьба за спасение диктатуры пролетариата неотделима от борьбы против сталинизма. Эта борьба входит в решающую стадию. Развязка приближается. Но последнее слово еще не сказано. Октябрьская революция еще за себя постоит.
29 апреля 1933 г.