Ниже мы печатаем обширные выдержки из работы тов. Тарова, его письменного показания Международной Следственной Комиссии о московских процессах. Автор документа уже известен читателю. Рабочий-большевик, член партии с 1917 г., участник гражданской войны, левый оппозиционер с 1923 г.; в 1928-1930 г.г. в ссылке, с 1931 по 1934 г.г. в изоляторе; затем снова ссылка и побег заграницу -- таковы основные вехи его биографии. Непосредственный участник борьбы левой оппозиции, в течение многих лет, тов. А. Таров располагает весьма ценными для следствия данными. -- Ред.
Примеры того, как ГПУ вымогает капитуляции
Вымогательство ложных показаний под угрозой жестоких репрессий началось давно, по крайней мере 10 лет тому назад. Если это теперь делается в тюремных карцерах ГПУ, то в 1924-1927 г.г. это делалось в кабинетах партийных комитетов и контрольных комиссий.
В 1927 г. оппозиционер Гулоян, который сейчас является председателем одного республиканского ЦИК'а, был исключен из партии и снят с работы по обвинению в краже 500 рублей из кассы месткома, секретарем которого он был. Гулоян подал заявление об отходе от оппозиции и предал всех своих товарищей. Партийное руководство аннулировало его дело о воровстве и выдвинуло его сначала по партийной линии -- председателем контрольной комиссии, потом по советской -- на пост президента республиканского ЦИК'а.
Но сотни и тысячи оппозиционеров, которые не поддавались "обработке" -- их замучили в тюрьмах и концлагерях, их жены и дети были обречены на голод и гибель. Из числа этих тысяч упомянем оппозиционеров: Крапивского, Попова, Болтобея, Вануша, машиниста Татехсяна, слесаря Горнилова и тысячи таких, у которых было по 3-5, а иногда и больше маленьких детей. Каждый из них был единственным кормильцем в семье. Арестовав их, сталинский аппарат лишил их жен и детей всех гражданских прав.
Были оппозиционеры, которые испугавшись ареста и насилий, хотели мирно отойти от оппозиции, отойти от политики. Аппарат так просто их не отпускал. Он требовал, чтоб они капитулировали, чтоб предали своих товарищей, с которыми были вместе в оппозиции. Многие из капитулянтов соглашались пойти на такое дело, -- упомянутый Гулоян, Радек и другие -- и за это они вознаграждались сталинским аппаратом жирными кусками. Но были капитулянты, которые ни за что не хотели стать предателями. В кабинетах ЦК и КК им угрожали, что, если они не пойдут на измену своим товарищам, они будут обвинены в порочащих их в глазах массы преступлениях, выданы на расправу ГПУ и расстреляны.
В 1927 году в г. Эривани, после такого рода настояний со стороны секретаря контрольной комиссии Татяна, капитулянт Тонов (фамилию точно не помню), вернувшись домой револьверной пулей покончил свою жизнь. У него было трое маленьких детей (меньше 8-ми лет), старуха-мать и жена. Он был единственный кормилец в семье. Факт этот был доказан в свое время. В газете Харур-дейт-Айастан, на 3-ьей странице была помещена статья секретаря контрольной комиссии Татяна под заглавием: "Не хотел изменить (оппозиции), совершил самоубийство". Статья прошла через цензуру. Номер поступил в продажу. Получив газету, секретарь ЦК приказал немедленно прекратить продажу этого номера и заменить статью простым извещением о самоубийстве капитулянта. Но было поздно: больше половины номера уже разошлось. Этот факт бросает яркий свет и на самоубийство других более видных членов партии: Иоффе, Ломинадзе, Томский, Ханджян и др.
Другой пример. В 1928 г., в августе месяце, ночью сижу дома и читаю. Вдруг открывается дверь и появляется комсомолец Андрюша со своими постельными принадлежностями. Не поздоровавшись со мной, бросает вещи на пол и сам, как окаменелый, стоит у дверей. -- Андрюша, что случилось, спрашиваю я. Он ничего не отвечает, берет свои постельные принадлежности и уходит. Я ничего не понял. Только через некоторое время я узнал, что комсомольца до моей квартиры сопровождали гепеушники. Дело было так: этот комсомолец был довольно активным оппозиционером; он помогал оппозиции в распространении ее литературы и пр. Он попал в руки ГПУ. Арестовав его, ГПУ в первый день держит его в очень хороших условиях, ему даже дают какао, в то время как остальные заключенные форменным образом голодают. Ему предлагают признаться, откуда он получил материалы. В силу строгой конспирации оппозиционеры свою литературу и документы распространяли так, что даже тот, кто распространял эти материалы, не знал откуда они и фамилию того, кто вручил ему их.
Каждый член оппозиции или сочувствующий, если к нему попадал материал и документы, как правило, должен был их передать другим товарищам. Передача должна была происходить так, чтобы никто, и даже сам получатель, не знал откуда и кто передал их ему. (Рабочим, например, подсовывали материалы в их ящики, и т. д.). Конспирация была у нас введена уже после того, как зиновьевцы откололись от нас и часто передавали оппозиционеров ГПУ.
По этим причинам комсомолец Андрюша при дознании не мог сказать, кто передал ему найденную у него оппозиционную литературу. Следователя его правдивое об'яснение не удовлетворяет. Комсомольца сажают в карцер. Там его привязывают к койке... А ночью его выводят в другое, более страшное помещение, раздевают, дуло заряженного револьвера приставляют к животу, -- с угрозой: мы все семь пуль выпустим в тебя, если ты не признаешься. Комсомолец сдается, но не знает, кого назвать. ГПУ дает ему срок, чтоб "вспомнить". Комсомолец "вспомнил" меня, ибо он знал, что я оппозиционер (больше он ничего не знал). И вот он решает сказать ГПУ, что материал ему передал я. Но фамилию мою он никак не может вспомнить и адрес тоже. Тогда он берется привести гепеушников на мою квартиру.
Гепеуровцы не рискнули тогда же обыскать мою квартиру. Они это сделали через месяц, когда получили общую директиву из Москвы -- арестовать и выслать всех оппозиционеров. ГПУ тогда в одну ночь арестовало больше 100 оппозиционеров у нас в городе, по спискам, которые мы сами в свое время послали в Центральный Комитет, чтобы своим голосом поддержать предложения нашей фракции. По этим спискам оппозиционеров подвергали "кабинетной" обработке в контрольных комиссиях и тот, кто не поддавался, того считали настоящим оппозиционером, -- его арестовывали.
Как ГПУ создает "дела" и пытает заключенных
Обычно сверху дается список лиц, подлежащих аресту, и приказ: арестовать их, создать такое то дело, заставить признаться, судить и расстрелять, причем следователю вручается готовый проект дела высшим начальством.
В 1931 г. в ночь с 21 на 22 января ГПУ произвело массовые аресты оппозиционеров по разным городам и по ссылкам. В ту же самую ночь арестовали и всю нашу колонию ссыльных в Акмолинске (Жантиев, Хугаев, Джигаев, Давтян, Загоев, Гасанов, Гогоадзе, Цинцадзе, Михаил..., и др.). Началось следствие. Меня обвиняли в том, что я пытался построить коротковолновую радиостанцию и связаться с заграницей -- с Троцким. Так было зафиксировано в моем обвинительном акте. Ни о какой коротковолной или другой радиостанции я и понятия не имел. Если бы не арест -- было бы смешно. В Казакстане, в Акмолинске, где еще не было железной дороги, человек с пустыми руками хотел построить отправительную радиостанцию для связи с заграницей -- с Троцким! Но у ГПУ "нашелся" свидетель, который признал, что мы вместе с ним пытались построить эту станцию. У "свидетеля" нашлись даже материальные доказательства, -- т.-е. части радиоаппарата. Свидетель этот был прямым агентом ГПУ. Он сидел с нами в предварительном заключении и "сопровождал" нас до Верхне-Уральского изолятора. Там он через три дня подал заявление-"покаяние", и его выпустили из изолятора с тем, чтобы он в других местах продолжал свою работу.
Тогда же, при аресте, выяснилось, что директива была дана центром: "Арестовывать всех оппозиционеров, создавать дела, присуждать к заключениям, с тем, чтобы посадить всех оппозиционеров в тюрьмы, подведомственные ОГПУ". Об этом рассказали нам второстепенные гепеушники, которые продолжали еще говорить нам "товарищ". "Мы исполняем, товарищи, только нашу служебную обязанность: директиву об аресте мы получили из Москвы".
Из Акмолинска нас перевезли в Петропавловск. Следствие по нашему "делу" велось в Петропавловской внутренней тюрьме. Всех нас сразу раз'единили и посади<ли> по одиночкам. После первого допроса меня посадили с уголовными. В очень маленькой камере, расчитанной на 2-3 человека, было 26-28 человек. Можно было только сидеть; чтобы прилечь надо было просить того, кто лежал под нарами, чтобы он уступил свое место. Особенно мучительно было то, что в камере не хватало воздуха. Дышать было совершенно невозможно. Жарко, душно; весь в поту, чувствуешь, что задыхаешься. Легкие будто придавлены прессом. Маленький волчок -- и тот был закрыт снаружи. Эти дни страшных мучений я никогда не забуду. Заключенные устраивали обструкции, требовали воздуха, но в коридоре ни звука, коридорные получили распоряжение сохранять мертвую тишину. Меня посадили к уголовным, чтобы вынудить меня дать ложное показание. Но я после допроса написал под протоколом: "Все показания свидетеля, т.-е. агента ГПУ, я считаю провокационной инсинуацией ГПУ". Допросы были прекращены. Меня, Жантиева, Хугаева, Петра Попова, Загоева и еще 2-х из местных рабочих, которые были припутаны к нашему делу, присудили к трехгодичному строгому заключению. Остальных выслали в глубь Сибири.
Когда гепеуровцы арестовывают людей на улице или в доме, они не говорят "руки вверх" или "не шевелись", а кричат "ложись". Я об этом впервые узнал в петропавловской тюрьме в 1931 г. Известный в городе одноглазый гепеуровский палач (из немцев, фамилию его забыл) так арестовывал колхозников и рабочих-"вредителей". В начале немногие соглашались на то, чтобы ложиться на землю перед гепеушником. Но режим, беспощадно истребляя людей, приучил советского гражданина ложиться перед гепеушником, когда он этого требует. Так обращаются с советскими гражданами уже при аресте, т.-е., когда еще неизвестно виновен ли человек или нет. А когда арестованного обвиняют в терроризме, шпионаже, вредительстве и -- главное -- когда есть приказ сверху добиться во что бы то ни стало "признания", тогда и невозможно себе представить каково положение этого арестованного, сидящего во внутренней тюрьме ГПУ.
В 1930 году в Акмолинском округе попался в руки ГПУ крестьянин-бедняк "за несдачу хлеба государству". В действительности, у него не было хлеба, но кулаки сельсоветчики донесли ГПУ, что хлеб у него есть, и он не хочет сдать его государству. Этот бедняк был в первые годы революции активным батраком. Теперь кулацкий совет решил с ним расправиться, создав ложное дело. ГПУ арестовывает бедняка и подвергает его неслыханным пыткам, чтобы он указал место, где спрятан хлеб. Пытки бывают столь невыносимые, что бедняк, у которого нет хлеба, ложно признает, что у него хлеб есть. ГПУ требует, чтобы он показал место, где спрятан хлеб. Бедняк соглашается. Он водит по улицам гепеушников будто хочет показать место, где находится хлеб. Он стремится этим хотя бы только на несколько часов освободиться от страшных мук. В результате, он, конечно, ничего не мог показать и раз'яренные гепеушники, думая, что он продолжает их обманывать, бросают его в яму и обливают водой, зимой при 50-градусном морозе. Местные батраки и бедняки, не стерпев такой зверской расправы ГПУ с их товарищами, выразили свое неудовольствие большими волнениями. Тогда уже официальная печать обманчиво выступила в защиту обмороженного в яме три месяца тому назад бедняка. И в ГПУ производится "легкое" перемещение в низовом составе сотрудников. Это дело попало в печать, но сколько тысяч подобных дел остаются нераскрытыми.
В Петропавловской внутренней тюрьме, где пишущий эти строки просидел шесть месяцев, в ожидании приговора, заочно выносимого в Москве, ГПУ приговоренных к смерти расстреливало в специальной постройке прямо посредине двора для прогулок. Обыкновенно, когда ночью тащили очередную жертву по корридоре в "бойню" -- так называли заключенные это место -- ей давали возможность кричать, орать, просить, умолять о помощи, пощаде и т. д. Это делалось для того, чтобы наводить страх на остальных заключенных. Только при выходе на двор приговоренному крепко затыкали рот, и крики прекращались. По числу выстрелов мы знали сколько пуль нужно было, чтобы его прикончить. На следующий день, когда мы гуляли по двору вокруг этой необыкновенной постройки, пахнущей кровью, -- мы знали кого не хватает.
В ГПУ есть карцеры, в которых -- могильная темнота. Обыкновенно они неимоверно тесны. Иногда в них можно только стоять. По рассказам заключенных в таких карцерах применяется пытка жаром и холодом. В мое время ГПУ не рисковало применять к оппозиционерам такие приемы пыток. Зато оно распоряжалось, чтобы нас избивали в темных и глухих камерах-одиночках.
В 1929 г. ГПУ арестовало бакинского оппозиционера-рабочего Гасанова. Он был старым революционером, принимал активное участие в борьбе против национально-контрреволюционного движения (муссавитистов) и т. д.
Его выслали в Сибирь, кажется, в Новосибирск. Там ГПУ его арестовывает и подвергает пыткам, чтобы заставить отказаться от своих взглядов. Гасанова сажают к уголовным, которые, зная, что он коммунист, заставляют его молиться Богу. Но Гасанов упорствует. Уголовные начинают его мучить, не дают ни есть, ни спать. Гасанов устраивает обструкцию и требует, чтобы его, как политического, взяли от уголовных. В ответ начальник местного ГПУ дает распоряжение привязать его к койке. Так его держат целые сутки. Между тем уголовные не перестают издеваться над ним, поджигают под его ногами бумагу, при помощи зажженной тряпки пускают ему дым в нос и производят над ним другие издевательства, которые здесь невозможно и упомянуть.
ГПУ так мучает Гасанова исключительно для того, чтобы он сдался, т.-е. отошел от оппозиции и назвал по именам всех оппозиционеров бакинской организации. Его отход от оппозиции имел бы большое значение для аппаратчиков, ибо Гасанов был популярен среди бакинских рабочих. В результате этих пыток нервы тов. Гасанова расстроились. ГПУ отправляет Гасанова в Акмолинск в нашу колонию в состоянии умопомешательства. Но несмотря на это в 1931 г. его ГПУ арестовывает вместе с нами и сажает, как и нас, в петропавловскую тюрьму. Мы несколько раз посылали протесты в Москву в ОГПУ, ЦК, ЦИК, но не получали никакого ответа. Душевно-больной Гасанов продолжал сидеть. Только тогда, когда его болезнь приняла буйный характер, его отправили под конвоем в Омскую психиатрическую клинику.
Надо отметить, что ГПУ свои операции совершает ночью, внезапно, когда жертва лежит в постели. По отношению к заключенному ГПУ действует так, чтобы он на каждом шагу чувствовал себя на краю могилы. В ГПУ человека мучают, но умереть не дают, -- чтобы дальше мучить. Ведь иногда смерть является желанной избавительницей от невыносимых мучений. В ГПУ мученик лишен и этого "спасения". Многие кричат, требуют, чтобы их расстреляли...
Капитулянты
У капитулянта нет другого выхода, кроме ложных показаний и признаний, т.-е. повторять все, что ему диктует ГПУ. Кто знаком с идейными разногласиями между оппозицией и сталинцами, того не удивит, если мы скажем, что подавляющее большинство капитулянтов отошло от оппозиции исключительно потому, что не могли выдержать зверских репрессий ГПУ. Часто имея крепкие убеждения, но физически или характером слабые, они не выдерживали вечных репрессий и насилий ГПУ. Впоследствии они погибали и идейно. Все почти без исключения капитулянты в первое время не хотели ругать оппозицию и не хотели считать свои взгляды "ошибочными", "контрреволюционными" и т. д. Все они начали с того, что брали обязательства не вести фракционной работы. Безработица, аресты, высылка, расстрелы, концлагери, пытки в тюрьме -- все эти мероприятия были применены к оппозиции большевиков-ленинцев органами ГПУ в самой суровой форме по особой директиве главы Центрального Комитета. Все дела оппозиции ведь решались в Кремле -- в секретариате Центрального Комитета.
Под таким жестоким прессом ГПУ оппозиция не могла терпеть в своей среде хотя бы малейших колебаний. Она сразу давала колебавшимся возможность дойти до конца, т.-е. до капитуляций. Все это происходило не мирно и не спокойно. Среди нас были горячие товарищи, готовые избить капитулянта.
Оппозиция рвала с капитулянтами все связи еще до того, как они решались заявить ГПУ о своем отходе. Например, капитулянты: Нуриджанов, Попов, Гинзбург, Аршавский, Арнольд, Крапивский и др. были исключены из нашей акмолинской колонии еще за шесть месяцев до их официального отхода от оппозиции. Об исключении капитулянтов тотчас же сообщалось всем ссыльным колониям Сибири и Средней Азии, чтобы они тоже порвали с ними всякую связь. В изоляторах мы к капитулянтам относились еще более решительно. При малейшем колебании, мы моментально выставляли их с вещами из камеры и предлагали тюремной администрации, чтобы она их из'яла из нашей прогулки. В изоляторе капитулянты гуляли отдельно. ГПУ их сразу не освобождало. От них требовалось сперва заявление, что они считают свои взгляды и взгляды оппозиции контр-революционными, антикоммунистическими, меньшевистскими, что Троцкий -- "агент мировой буржуазии". Иначе говоря, пока ГПУ не делало из капитулянтов растоптанных в грязи тряпок, их не освобождали из тюрьмы. Капитулянты после своего официального отхода продолжали сидеть -- еще год, два года, иногда и больше. Многих капитулянтов держали в тюрьме даже после окончания срока их заключения. Все это делалось исключительно для того, чтоб капитулянт перестал существовать, как политик. В течение этого времени капитулянтам приходилось писать десятки заявлений. Их лишали всякой переписки с родными, часто вызывали к начальнику, который снова и снова указывал им на то, что их отход "неискренен", что капитулянт в своем заявлении ничего не говорит о своих контр-революционных взглядах и ничего не упоминает о Троцком. Им советуют "подумать" и над этими вопросами. Капитулянт возвращается в свою камеру в нервном состоянии, ругает ГПУ, ругает себя, но выхода нет. Назад в оппозицию дороги нет. Оппозиционеры непременно считали бы его шпионом и агентом ГПУ и никак не допустили бы, чтобы его посадили вместе с ними. Капитулянт продолжает сидеть под жестоким прессом ГПУ. Наконец, ломается его политический хребет и вчерашний стойкий оппозиционер превращается в руках ГПУ в орудие против оппозиции большевиков-ленинцев.
Приведем еще один факт, показывающий этот момент. В 1933 г. (в декабре) мы, заключенные-оппозиционеры Верхне-Уральского изолятора, об'явили всеобщую голодовку, с требованием, чтобы власти прекратили произвольные прибавки к срокам заключения оппозиционеров. На 11-ый день голодовки начальство прибегло к насильственному питанию голодающих. Меньшевики не вытерпели всего этого произвола начальства по отношению к голодающим оппозиционерам и об'явили трехдневную голодовку в знак протеста против насилий ГПУ, не желавшего удовлетворить законные требования заключенных, и подвергавшего 130 человек прямой гибели. В это же время новоприбывшие с воли капитулянты -- не доверяя им Сталин решил их заключить в Верхне-Уральский изолятор -- не только не поддержали нас, но кричали "долой оппозицию", "долой троцкистов".
Такое циничное отношение заключенных капитулянтов к голодающим оппозиционерам вызвало отвращение даже и у обслуживающих нас красноармейцев ГПУ. Последние заставили капитулянтов замолчать, называя позорным такое отношение со стороны заключенного к заключенному.
И после всего этого, на московских процессах нам говорят, что оппозиция большевиков-ленинцев организовала блок и центр вместе с такими людьми!..
А. Таров.
12 июня 1937 года.
Copyright by Bulletin de l'Opposition.