Сейчас, когда пишутся эти строки, об исключении т. Рязанова из партии нам известно только то, что сообщают официальные телеграммы ТАСС'а. Рязанов исключен не за расхождение с так называемой генеральной линией, а за "измену" партии. Рязанов обвиняется не больше и не меньше, как в участии в заговоре меньшевиков и эсеров, связанных, в свою очередь, с заговором промышленной буржуазии. Так гласит официальное сообщение. Неясным представляется, прежде всего, почему в отношении Рязанова дело ограничивается исключением из партии? Почему он не арестован и не предан верховному суду по обвинению <в> заговоре против диктатуры пролетариата? Такой вопрос должен возникнуть у всякого вдумчивого человека, даже и не знакомого с действующими лицами.*1
Меньшевики и эсеры представляют собою партии, стремящиеся к восстановлению капитализма. От других партий капиталистической реставрации меньшевики и эсеры отличаются тем, что надеются придать буржуазному режиму в России "демократические" формы. В составе этих партий есть очень сильное течение, которое считает, что всякий режим в России, независимо от его политической формы, будет прогрессивнее большевистского режима. Позиция меньшевиков и эсеров является контр-революционной в совершенно точном, объективном, т. е. классовом смысле слова. Эта позиция не может не вести к стремлению использовать недовольство масс для социального переворота. Деятельность меньшевиков и эсеров есть ни что иное, как подготовка такого переворота. Исключаются ли при этом блоки меньшевиков и эсеров с промышленной буржуазией? Ни в каком случае. Политика социал-демократии во всем мире основана на идее коалиции с буржуазией против "реакции" и революционного пролетариата. Политика меньшевиков и эсеров в 1917 году была целиком построена на принципе коалиции с либеральной буржуазией, притом не только республиканской, но и монархической. Партии, которые считают, что для России нет другого выхода, кроме возвращения к буржуазному режиму, не могут не заключать блоков с буржуазией. Эта последняя не может отказывать в поддержке, в том числе и денежной, своим демократическим помощникам. В этих пределах все ясно, ибо вытекает из природы вещей. Но каким же образом мог оказаться участником меньшевистского заговора т. Рязанова? Здесь перед нами явная загадка.
Когда Сырцов был обвинен в "двурушничестве", всякий сознательный рабочий должен был спросить себя: каким образом старый-большевик, который совсем недавно был поставлен Центральным комитетом на пост председателя Совнаркома, оказался вдруг нелегальным защитником тех взглядов, которые он официально отвергал и осуждал? Из этого факта нельзя было не сделать вывод, крайней двойственности и фальши сталинского режима, при котором действительные взгляды членов правительства приходится определять через ГПУ.
Но в деле Сырцова речь шла все же лишь о противоречии между центристским и правым крылом партии, не более того. "Дело" Рязанова несравненно значительнее и поразительнее. Рязанов -- неизмеримо более крупная международная фигура, чем Сырцов. Вся деятельность Рязанова протекала в области идей, книг, изданий и уже тем самым находилась под непрерывным контролем сотен тысяч читателей во всем мире. Наконец, -- и это самое важное, -- Рязанов обвиняется не в сочувствии правому уклону партии, а в соучастии в контр-революционном заговоре.
Что многие члены ВКП, теоретики и практики генеральной линии, являются меньшевиками, не сознавая этого; что многие бывшие меньшевики, переменившие имя, но не сущность, занимают с успехом ответственнейшие посты народных комиссаров, послов и пр.; наконец, что, в рамках ВКП, наряду с Беседовскими, Агабековыми и всякими вообще продажными и деморализированными элементами, немалое место занимает прямая меньшевистская агентура -- на этот счет сомнений быть не может. Сталинский режим является питательным бульоном для всех и всяких микробов партийного разложения. Но "дело" Рязанова в эти рамки никак не укладывается. Рязанов -- не выскочка, не авантюрист, не Беседовский и не безыменный агент меньшевиков. Линию развития Рязанова можно установить из года в год, по фактам и документам, статьям и книгам. В лице Рязанова мы имеем человека, который свыше 40 лет участвует в революционном движении и все этапы деятельности которого так или иначе вошли в историю пролетарской партии. У Рязанова бывали серьезные разногласия с партией в разные моменты, в том числе и при Ленине, вернее сказать, именно при Ленине, когда Рязанов активно участвовал в текущей политике партии. В одной из своих речей Ленин прямо говорил о сильных и слабых сторонах Рязанова. Ленин не считал Рязанова политиком. Под сильными его сторонами он понимал его идейность, его глубокую преданность марксистской доктрине, его исключительную эрудицию, его принципиальную честность, его непримиримость в деле защиты наследства Маркса и Энгельса. Именно поэтому Рязанов был поставлен партией во главе Института Маркса-Энгельса, который он сам же и создал. Работа Рязанова имела международное значение, не только научно-историческое, но и революционно-политическое. Марксизм немыслим вне признания революционной диктатуры пролетариата. Меньшевизм есть буржуазно-демократическое отрицание этой диктатуры. Отстаивая марксизм от ревизионизма, Рязанов всей своей деятельностью вел борьбу против с.-д., а следовательно и русских меньшевиков. Как же примирить принципиальную позицию Рязанова с его участием в заговоре меньшевиков? На этот вопрос нет ответа. И мы полагаем, что такого ответа не может быть. Мы ни на минуту не сомневаемся в том, что т. Рязанов ни в каком заговоре не участвовал. Но откуда же, в таком случае, взялось обвинение? Если оно выдумано, то кем и с какой целью?
На этот счет мы можем дать только гипотетические объяснения, которые, однако, основаны на достаточно близком знакомстве с людьми и обстановкой. На помощь нам, к тому же, должны притти политическая логика и революционная психология. Ни та, ни другая не могут быть отменены телеграммами ТАСС'а.
Тов. Рязанов руководил огромным научным учреждением. Ему необходим был большой штат квалифицированных сотрудников, людей, знакомых с марксизмом, с историей революционного движения, с проблемами классовой борьбы и с иностранными языками. Большевики с такими данными почти все без исключения занимают ответственные административные посты и недостижимы для научного института. Среди меньшевиков, наоборот, есть немало политически демобилизованных людей, устранившихся от борьбы или, по крайней мере, кажущихся таковыми. В области исторических исследований, комментариев, примечаний, переводов, ответственных корректур и пр. т. Рязанов опирался в значительной мере на такого рода вышедших в запас меньшевиков. Они играли в Институте ту же приблизительно роль, какую буржуазные инженеры играют в Госплане и других хозяйственных органах. Коммунист, руководящий любым учреждением, по общему правилу защищает "своих" спецов, нередко и тех, которые водят его за нос. Наиболее яркий пример -- бывший председатель Госплана, член Центрального комитета, Кржижановский, который в течение ряда лет с пеною на губах защищал от оппозиции минималистские программы и планы подчиненного ему штаба вредителей. Директор Института Маркса и Энгельса не мог не заступаться за своих сотрудников-меньшевиков, когда им грозили аресты и высылки. Такого рода заступничество Рязанова, не всегда счастливое, началось не со вчерашнего дня. Все, начиная с Ленина об этом знали, многие над этим подшучивали, прекрасно понимая те "ведомственные" интересы, которые руководят Рязановым.
Нет никакого сомнения в том, что отдельные сотрудники-меньшевики, может быть и большинство их, пользовались Институтом, как прикрытием для своей конспирации (хранение архивов и документов, переписка, связи с заграницей и пр.). Можно допустить, что Рязанов не всегда был достаточно внимателен к предупреждениям, исходившим из кругов партии, и проявлял слишком снисходительное отношение к своим вероломным сотрудникам. Но это, думаем мы, и есть крайний предел того, что можно вменить т. Рязанову в вину. Издававшиеся Рязановым при помощи меньшевиков книги у всех пред глазами: в них нет ни меньшевизма, ни вредительства, как в хозяйственных планах Сталина-Кржижановского.
Но если исходить из того, что вина Рязанова не шла дальше доверчивого покровительства по отношению к спецам-меньшевикам, то откуда же, все-таки, взялось обвинение в измене? Что сталинское ГПУ способно подкинуть безукоризненным революционерам врангелевского офицера, это мы знаем по свежему опыту. Менжинский и Ягода ни на минуту не задумались бы, конечно, подбросить Рязанову любое преступление, раз им это приказано. Но кто приказал? Кому это выгодно? Кому нужен мировой скандал вокруг имени Рязанова?
Именно на этот счет мы можем предложить объяснение, которое с неотразимой силой вытекает из всех обстоятельств. Рязанов за последние годы, как упомянуто, отстранился от активной политики. Он разделил в этом отношении участь очень многих старых членов партии, которые с отчаянием в душе отошли от внутренней жизни партии, замкнувшись в хозяйство или культурничество. Только это самоотречение давало Рязанову возможность охранять свой Институт от разгрома в течение всего послеленинского периода. Но за последний год удержаться на этой позиции уже оказалось невозможно. Жизнь партии, особенно со времени XVI-го съезда, превратилась в постоянный экзамен на верность единому и единственному вождю. В каждой ячейке имеются теперь специально натасканные агенты плебисцита, которые по любому поводу допрашивают всех сомнительных и уклоняющихся: считают ли они Сталина безошибочным вождем, великим теоретиком, классиком марксизма? готовы ли они, по случаю нового года, поклясться в верности вождю партии -- Сталину? Чем меньше партия оказывается способной самое себя контролировать при помощи идейной борьбы, тем больше бюрократия вынуждена контролировать партию при помощи агентов-провокаторов.
Рязанов мог в течение нескольких лет осторожно, -- очень осторожно, слишком осторожно -- молчать по целому ряду острых вопросов. Но Рязанов был органически неспособен подличать, подхалимствовать, упражняться в излиянии верноподданических чувств. Можно себе представить, что на заседаниях ячейки Института он не раз неистово огрызался по адресу тех молодых негодяев из многочисленного ордена "красных профессоров", которые обычно мало смыслят в марксизме, но зато набили себе руку в деле подвохов, кляуз и фальшивых доносов. Такого рода внутренняя клика имела несомненно давно уже своего кандидата в директора Института и, что еще важнее, свои связи с ГПУ и секретариатом ЦК. Еслиб Рязанов где-нибудь, хотя бы в нескольких словах, намекнул на то, что Маркс и Энгельс были только предтечами Сталина, то все козни молодых негодяев сразу рассыпались бы прахом, и никакой Крыленко не осмелился бы вменить Рязанову в вину его потачки по отношению к переводчикам-меньшевикам. Но на это Рязанов не пошел. А на меньшем генеральный секретарь не мог примириться.
Достигнув аппаратного всемогущества, Сталин чувствует себя внутренне более слабым, чем когда бы то ни было. Он слишком хорошо знает себя и потому боится собственного положения. Ему необходимы каждодневные подтверждения его прав на роль диктатора. Плебисцитарный режим неумолим, с сомнениями не мирится, требует все новых и новых восторженных признаний. Так наступила очередь Рязанова. Если Бухарин и Рыков пали жертвой своей "платформы", от которой они, правда, дважды и трижды отказывались, то Рязанов пал жертвой... личной опрятности. Старый революционер сказал: "служить молча, стиснув зубы -- готов; восторженным холуем быть -- не могу". Вот почему Рязанов попал под партийное правосудие Ярославских. После этого Ягода сервировал улики. В заключение Рязанов был объявлен изменником партии и агентом контр-революции.
В ВКП, как и в западных секциях Коминтерна, есть немало коммунистов, которые со внутренним содроганием наблюдают работу сталинской бюрократии, но в оправдание своей пассивности говорят: "Что же делать? Приходится молчать, чтоб не расшатывать устои диктатуры". Этот поссибилизм не только труслив, но и слеп. Официальный партийный аппарат из устоя диктатуры все больше становится орудием ее разложения. Этого процесса нельзя остановить замалчиванием. Внутренние взрывы учащаются и принимают каждый раз все более угрожающую форму. Борьба против сталинского режима есть борьба за марксистские основы пролетарской политики. Перейти на эти основы нельзя без свободной критики, свободного обсуждения, т. е. партийной демократии. Сталинский плебисцитарный режим недолговечен по самому своему существу. Чтоб его не ликвидировали классовые враги, необходимо ликвидировать его усилиями передовых элементов Коммунистического Интернационала. Таков урок "дела" Рязанова!
Л. Т.
8-ое марта 1931 г.
*1 Последние сообщения говорят, что Рязанов назван по имени в обвинительном акте Крыленко. В качестве завтрашнего обвиняемого?