Мы вернемся позже к вопросу о том, в какой мере всеобщее, равное и прямое избирательное право отвечает достигнутому будто бы социальному равенству всех граждан. Но если принять это положение на веру, то тем более неразрешимым кажется вопрос: почему же в таком случае выборы должны быть отныне тайными? Кого собственно боится население социалистической страны? От чьих именно покушений требуется защищать его? Если дети боятся темноты, то этот страх имеет чисто биологическое основание; когда же взрослые люди не смеют открыто высказывать свое мнение, то страх их имеет политический характер; а политика для марксиста есть всегда функция классовой борьбы. В капиталистическом обществе секретный характер голосования имеет своим назначением защищать эксплоатируемых от террора эксплоататоров. Если буржуазия в конце концов согласилась на такую реформу, -- конечно, под давлением масс, -- то только потому, что сама она оказывалась заинтересованной в том, чтоб хоть отчасти оградить свое государство от той деморализации, какую она же насаждала. Но в СССР не может быть, очевидно, давления эксплоататоров на трудящихся. От кого же приходится защищать советских граждан при помощи тайного голосования?
По старой советской конституции открытая подача голоса введена была, как орудие революционного класса против буржуазных и мелкобуржуазных врагов. Той же цели служили ограничения в самом избирательном праве. Теперь, к исходу второго десятилетия после переворота, уже не классовые враги, а сами трудящиеся оказываются настолько запуганы, что могут голосовать не иначе, как под покровом тайны. Дело идет именно о массах народа, о его подавляющем большинстве, ибо нельзя же допустить, что тайная подача голосов вводится специально для удобств контр-революционного меньшинства!
Кто же терроризует народ? Ответ ясен: бюрократия. При помощи тайного голосования она собирается защищать трудящихся от себя самой. Сталин довольно откровенно признал это. На вопрос: почему нужны тайные выборы? он ответил буквально: "А потому что мы хотим дать советским людям полную свободу голосовать за тех, кого они хотят избрать". Мы узнаем, таким образом, от Сталина, что сегодня "советские люди" не могут голосовать за тех, кого хотят избрать. "Мы" только собираемся еще дать им эту возможность. Кто эти "мы", которые могут дать и могут не дать свободу голосования? Это тот слой, от имени которого говорит и действует Сталин: бюрократия. Сталину следовало бы только прибавить, что его важное признание относится к партии так же точно, как и к государству, и что, в частности, сам он занимает должность генерального секретаря при помощи такой системы, которая не позволяет членам партии избрать тех, кого они хотят. Сама по себе фраза: "мы хотим дать советским людям" неизмеримо важнее всех тех конституций, которые Сталин еще только напишет, ибо она, эта короткая фраза, есть готовая конституция, притом вполне реальная, а не фиктивная.
Как в свое время европейская буржуазия, советская бюрократия вынуждена ныне прибегнуть к тайному голосованию, чтоб хоть отчасти очистить государственный аппарат, который она эксплоатирует "на правах частной собственности", от той коррупции, которую она же насаждает. Сталину пришлось слегка приоткрыть этот мотив реформы. "У нас не мало учреждений, -- говорил он Говарду, -- которые работают плохо... Тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти". Второе замечательное признание! После того, как бюрократия создала собственными руками социалистическое общество, она почувствовала потребность... в хлысте. И не только потому, что органы власти "плохо работают", но и потому, главным образом, что они насквозь изъедены всеми пороками бесконтрольных клик.
Еще в 1928 году Раковский писал по поводу ряда прорвавшихся наружу случаев ужасающей бюрократической деморализации: "Самым характерным в разлившейся волне скандалов и самым опасным является пассивность масс, коммунистических даже больше, чем беспартийных, по отношению к проявлениям неслыханного произвола, свидетелями которого были сами рабочие. Вследствие страха перед власть имущими или просто вследствие политического равнодушия, -- они проходили мимо без протеста, или ограничивались одним ворчанием". За протекшие после того восемь лет положение стало неизмеримо хуже. Сталинское самодержавие возвело кумовство, произвол, разнузданность, хищения и подкуп в систему управления. Загнивание аппарата, открывающееся на каждом шагу, стало грозить самому существованию государства, как источника власти, доходов и привилегий правящего слоя. Понадобилась реформа. Испугавшись дела рук своих, кремлевская верхушка обращается к населению с призывом помочь ей почистить и привести в порядок аппарат управления.