Москва, конец мая 1933 г.
Пользуюсь возможностью, чтоб написать вам подробное письмо. Я как раз недавно вернулся из поездки по Украине и не мало видел. В Москве, т.-е. в наиболее привилегированном и лучше снабженном городе за много месяцев не увидишь того, чем в несколько дней поражает провинция. В провинции сразу охватываешся чувством беспокойства и ненадежности.
Харьков чрезвычайно разросся, много новых предприятий, жилстроительства и пр., а в то же время десятки тысяч людей сидят по вечерам в темноте (и всю зиму просидели так, в едва топленных или совсем нетопленных квартирах). Нет электричества в целых районах города. Темнота в квартирах, закрыты кино, клубы. И это длится долгими неделями. Керосина нет, свечей нет, так что темнота абсолютная. Скверные керосиновые лампы имеют лишь счастливцы из бюрократии. Керосина нет, хотя добыча нефти в Баку выросла; электричества нет -- хотя построен Днепрострой... Это отсутствие света очень угнетающе действует, особенно зимой. А то, что происходит в Харькове происходит и во многих других местах. Вдруг, неожиданно потухает электричество и нет его неделями. И живут люди в каком-то полуварварском состоянии, не зная, что с собою делать и как убить столь дорогое время. Вообще лютые диспропорции между производством и потреблением прямо давят. От большего числа машин, люди живут не лучше, а хуже. Постепенно тебя охватывает ужас, при сознании того, что ты, человек, во имя и в интересах которого, все это создается -- ничто, раб, какой то большой неразумной силы -- машины. Ибо если при капитализме машина превращалась в чудовище, направленное против людей, при социализме она должна была бы быть помощницей людям; чем больше машин, тем легче должна была бы быть жизнь рабочего, а у нас наоборот...
Побывал я и на Днепрострое. Что и говорить, грандиозное создание человеческой мысли и силы. Выглядит, как игрушка, все лучится чистотой. Но из четырех аггрегатов, три не работают, так как не построены еще заводы, которые они должны обслуживать. Вот тебе и плановое хозяйство. И если на электростанции чистота и во всем чувствуется внимательный уход, не то с рабочими. Газеты много писали о том, как Днепрострой из маленького селения превратился в город с 70.000 жителей, описывали клубы, столовые рабочих, печатали фотографии новых домов. Ложь ли это? Нет, все это существует. Только не сказано, что лишь самая маленькая часть рабочих помещается в этих новых зданиях и живет в сносных, человеческих условиях. Остальные живут в бараках. Грязь, полутьма, зимой -- в холоде, на плохом питании. Лица угрюмые, чувствуется не только недовольство, но и отчаяние. Долго так существовать не возможно...
В дороге, повсюду, непрерывные картины ужасающей нищеты. Все напоминает период гражданской войны. Вошь, против которой Ленин когда-то выступил с беспощадной войной, опять ожила. Люди лежат в течении многих дней на вокзалах; мужчины, женщины, дети, все вместе, в повалку. Их толкают, гонят с места на место. Никто не может им дать справки об отходящих поездах. Они садятся в первый попавшийся поезд и едут часто в неправильном направлении. Их ссаживают, и они остаются в пути без железнодорожного билета и без денег. Бесконечное стояние в очередях: сперва у кассы ("еще не началась продажа билетов"), потом при входе на перрон ("еще не началась посадка"). Но никто не стремится брать поездов с бою. У входа стоит один милиционер. Все молчаливо ждут. Куда они едут? Зачем? Где-то можно купить картошку, хлеба, где-то происходят работы, где-то на фабрике лучшее снабжение. Все вертится во всяком случае вокруг хлеба насущного. Из-за него люди берут на себя чудовищное страдание этих поездок. "Вожди" и бюрократы называют их презрительно "летунами", "кулаками", "спекулянтами", иногда просто крестьянами, что должно значить, что их голод потому не существенен, что они еще не настоящие пролетарии, между тем этих людей надо... накормить... Эти "спекулянты" -- спекулируют только для получения куска хлеба. Эти "летуны" летают на другой завод из-за того же куска хлеба.
О том, как развилось воровство вы знаете. За воровство коллективной собственности, даже если это картошка или хлеб, применяют высшую меру. Совершенно забыли о том, что воровство есть продукт условий, а не злой воли. Искоренение причин и воспитание заменяется грубой расправой. Двигаемся назад.
Все устали, полны чувством отчаяния. Лишь небольшая часть совершенно сытых верит в руководство. Руководство требует мужества и оптимизма. "Мы еще не такие трудности пережили, а победили". Эта последняя мудрость совершенно растерянной бюрократии. Да и что с них взять, они запутались в собственных цепях. Можно смело утверждать, что из 10 партийцев -- 8 раз'едено сомнениями. В частных разговорах они говорят об этом, а на ячейках и конференциях все решения принимаются... единогласно. Почему? "А какой смысл? Если я буду погибать в Сибири, я этим тоже ничему не помогу".
...Я слышал, что у Эйсмонта не было никакой группы, а просто четыре человека подвыпивши вздохнули, а хорошо бы Сталина снять. Ничего помимо этого пошлого вздоха и не было.
Крупные аресты среди отошедших от оппозиции (в одной Москве было арестовано и сослано около 150 человек) об'яснялись, как профилактическая мера. Хотя многие из отошедших были пассивны, доверия к ним не было. Сталин же считает, что надо выслать еще прежде, чем человек подумать успеет. Лучше тысячу сослать, чем одного оппозиционера оставить. Эту же цель преследовала и паспортизация: боялись, чтоб на заводах не остались оппозиционеры, способные возглавить движение, легко могущее возникнуть в виду общего положения. Профилактика. А теперь чистка началась, все еще больше дрожат...
Жена одного арестованного капитулянта рассказывала следователю: Зачем вы его арестовали? Он совершенно изжил свое прошлое, вошел в работу и пр. А следователь требовал от нее разрыва с мужем.
...Говорят, что в Союзе нет неравенства, что высшие "вожди" получают столько-то и столько-то. Думается, что нет ни одной более резкой формы неравенства, чем неравенство между просто сытым и просто голодным. Бюрократия же у нас сыта, одета, живет в теплых и светлых помещениях. Миллионы же рабочих живут в бараках, в просто животных условиях, и это уже годами. На нужды рабочего, на его жалобу на голод, на его недовольствие, бюрократ отвечает: это -- не сознательный рабочий, это вчерашний крестьянин.
...Не задолго до прихода Гитлера к власти, присутствовал я при таком разговоре (в поезде). Бюрократ рассказывал о надвигающейся немецкой революции, о тяжелом положении немецкого безработного. Первую часть недоверчиво слушали, вторую часть резко прервали: врешь, почему же немецкие рабочие от нас убегают -- резко сказала работница. Со всех сторон посыпались иронические замечания. Рассказчик попытался защищаться. "Все вранье, нет хуже советской власти; дети, вот нас упрекают, сами себе такую власть избрали", ответила та же работница с крайней резкостью. Конечно, это лишь отдельный факт, но он показывает, что в отсталых слоях пролетариата недовольство идет порою далеко...
Новый.