100 лет назад, в начале Мировой войны, которую тогда еще не называли Первой, буржуазия каждой из участвующих в ней стран пыталась найти нечто, за что были бы готовы умирать и убивать немецкие, русские, французские или британское рабочие. Кто-то уповал на защиту традиций и национальной самобытности, а кто-то — прогресса и цивилизации. В действительности это были всего лишь стереотипы, оформленные в виде грубых лубков, вроде тех, что раздавали солдатам, которых отправляли на фронт в качестве пушечного мяса. К 1914 году империализм разрушил вместе со старым укладом жизни большую часть старых традиций и изрядно перемешал этносы. Питерские рабочие — русские, финны, евреи, украинцы, немцы, латыши, шведы, представители десятков других народностей — первыми сбросили с себя дурман царской пропаганды именно потому, что их жизненный опыт не имел ничего общего с тем патриархальным укладом деревенской Руси, который рисовал в своих агитках царский режим.
Развитие производительных сил, так или иначе, приводит к изменению в общественных отношениях. В отношениях собственности, где противоречия между классами носят антагонистический характер, их разрешение вынужденно носит революционный характер и может значительно отставать от развития производительных сил. В других областях, где противоречия могут разрешаться мирным путем, эта связь носит много более непосредственный характер. Определенный уровень развития промышленности требует соответствующей системы образования, а затем и науки, а значит и определяет культурный уровень масс. Вовлечение женщин в капиталистическую экономику неизбежно привело к их эмансипации.
Было бы преувеличением сказать, что развитие производительных сил жестко определяет все формы общественных отношений хотя бы в рамках одной социальной формации. Социальная материя обладает некоторой упругостью, однако ее чрезмерное натяжение всегда ведет к экономическим и политическим издержкам самого разного рода. Приведу такой пример. В нацистской Германии проводилась последовательная политика вытеснения женщин из активной экономической жизни «на кухню». Трудно сказать, в какой степени эта политика была мотивирована борьбой с массовой безработицей начала 30-х годов, а в какой носила чисто идеологический характер. Так или иначе, положение женщин в гитлеровской Германии существенно отличалось от типичного при данном развитии производительных сил. В условиях Второй Мировой войны и вызванной ей массовой мобилизации, у противников Германии женщины массово привлекались в индустрию и, в некоторой степени, в действующую армию. Рейхсминистр вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер выступал за максимальное привлечение женщин в промышленность, но в конечном счете был вынужден отступить перед идеологическими аргументами Гитлера. Ряд историков полагает, что это существенно снизило военный потенциал Рейха. Очевидная иррациональность этого поступка Гитлера отражает тот факт, что очевидно устранимое (неантагонитическое) противоречие не было своевременно устранено по идеологическим мотивам. Можно привести много других примеров, когда за нежелание разрешать очевидно устранимые противоречия режиму приходится платить высокую цену. И то, что для некоторых купающихся в нефти монархий Ближнего Востока такая цена является приемлемой — скорее исключение.
В свете вышесказанного, как только мы отвлечемся от классовых противоречий и ограничим себя рамками капитализма, различия между традиционалистами (консерваторами или республиканцами) и прогрессистами (модернистами, либералами, демократами) окажутся чисто декоративными. В наиболее очевидной форме это проявляется в США. Две буржуазные партии, периодически сменяясь, правят этой страной на протяжении более чем столетия. Обе имеют специфические традиции и более-менее устойчивый электорат. Однако если мы посмотрим на них в глобальном масштабе, то поймем, что круговерть их ротации, как вращение волчка, лишь стабилизирует власть горстки миллиардеров, правящих США, а значит и остальным миром. Одни, прикрываясь интересами своих консервативных избирателей, открыто действуют в интересах олигархии, другие, придя к власти за счет голосов рабочих и афроамериканцев, слегка стравливают пар из готового взорваться котла раздираемой социальными противоречиями страны. Но сухая статистика показывает, что с каждыми президентскими выборами разрыв между победителями и проигравшими неуклонно сокращается, вплоть до статистической погрешности, что отражает все большую неразличимость кандидатов этих партий для большинства американцев.
Полноте, скажете вы — разве не актуален вопрос о смертной казни в стране, где несколько тысяч человек ожидают сейчас приведения в исполнения смертного приговора, где подозреваемых запугивают возможностью казни и вынуждают идти на позорные сделки со следствием, лишая их тем самым всяческой возможности на оправдательный приговор, где, по некоторым оценкам, треть казненных была на самом деле невиновна — большинство из них, разумеется, афроамериканцы? Разве не станет продвигаемый консерваторами запрет абортов жестоким ударом по интересам женщин, в первую очередь низкоквалифицированных работниц и молодежи? Разве перманентные попытки целого ряда конгрессменов-республиканцев ограничить изучение эволюционной теории в школьной программе не могут исказить мировоззрение миллионов детей?
Все эти проблемы более чем актуальны! За последнее столетие в общей сложности сотни тысяч, если не миллионы американцев поднимались на борьбу против смертной казни. Где все эти люди? Большинство из них были втянуты в электоральные кампании демократов. Несколько президентов и тысячи конгрессменов обязаны им своими комфортными креслами. Что же насчет смертной казни? Она как была, так и есть! Прогрессивные режиссеры снимают фильмы, призывающие к отказу от смертной казни, издатели публикуют автобиографии томящихся в камерах смертников заключенных, активисты организуют многотысячные митинги у тюрем. Более или менее значительные успехи чередуются с болезненными поражениями, каждое из которых означает чью-то смерть. Позицию же американских политиков, в первую очередь демократов, лучше всего выражает известная фраза Бернштейна: «Цель — ничто, движение — все». И в самом деле — кто же зарежет курицу, несущую золотые яйца? Абсолютно тоже самое можно сказать про борьбу республиканцев с абортами. Особых результатов в этой борьбе сторонников «пролайф» со здравым смыслом не наблюдается, зато сколько шуму! Американская политическая система, где важные законопроекты вотируются поочередно многочисленными штатами, даже при самом благоприятном стечении событий растягивает принятие таких решений на многие десятилетия и, к счастью, все это время аборты будут возможны в каких-то штатах или, в крайнем случае, в Канаде и Мексике. Если приведенные выше примеры драматичны, то борьба республиканцев с атеистами и дарвинистами носит откровенно комический характер. Американские корпорации никогда не допустят демонтаж системы светского образования по очевидной причине — если такое произойдет, то сперва рухнет система образования, а лет через 10-15 и высокотехнологичная промышленность. Впрочем, попиариться — а США довольно религиозная страна — политики могут от души.
Получается, что публичная политика сосредотачивается лишь на самых заметных темах, маскируя множество других — куда как более важных проблем. Так, в США до сих пор отсутствует оплачиваемый отпуск по беременности и родам, а в большинстве штатов и неоплачиваемый — тоже. Кого волнует беспросветность существования десятков миллионов безработных жителей США (большей частью афро- и латиноамериканцев), имеющих доходы много ниже черты бедности? Только полицейских чиновников, озабоченных лишь тем, чтобы поскорее упечь их за решетку. Разрушение промышленной инфраструктуры, потеря миллионов рабочих мест — кому до этого есть дело? Американские законы позволяют приговаривать людей к сотням лет тюрьмы за преступления, социальная опасность которых отнюдь не велика. В отличие от тех, кто ждет своей очереди в «ряду смерти», о них вообще никто не вспоминает. Вся система образования страны в кризисе. Знаний и навыков, которые дают муниципальные школы в бедных районах, за редким исключением недостаточно, чтобы получить высшее образование. Которое, в свою очередь, стоит огромных денег и отнюдь не гарантирует получение работы по специальности. Но разве это проблема? Вот дарвинизм, это да — это актуально…
Борьба между консерваторами и прогрессистами в США очень зрелищна. Однако один из принципов американского профессионального спорта — это постоянная ротация; вчерашние победители сегодня оказываются в проигрыше и каждый сохраняет шансы на победу. Конечно, в таких условиях прогрессисты никогда окончательно не победят традиционалистов, как впрочем и наоборот. То, что мы видим — скорее фарс, имитация политической жизни, чем реальная борьба, которая обязательно выявила бы противоречия между классами.
В Европе политическое противостояние традиционно было более ориентировано по классовой линии из-за тесной связи социал-демократических и еврокоммунистических партий с профсоюзным движением. Однако и здесь много изменилось за два последних десятилетия. Еще в 90-е мы были свидетелями грандиозной борьбы французского пролетариата за 35-часовую рабочую неделю, сегодня же как правые, так и левый популисты осознано размывают классовую повестку политической борьбы, концентрируясь на таких вопросах, как допустимости ношения хиджаба школьницами. В странах Восточной Европы ситуация еще хуже. Например, в Польше право на аборты на протяжении последнего десятилетия стало едва ли не наиболее громко озвучиваемой темой. Парадоксально, но наибольшее количество сторонников полного запрета абортов наблюдается среди молодежи, а отнюдь не пожилых людей. На фоне высокой безработицы, преобладания временной и частичной занятости, молодежь целенаправленно раскалывается по культурно-мировоззренческим признакам, вместо того чтобы вместе бороться за свои социальные интересы. Левой фланг занимают анархистские и полуанархистские группы, неспособные привлечь в свои ряды рабочую молодежь.
В России «прогрессивные» публицисты изо всех сил поддерживали социальную контрреволюцию начала 90-х годов, что привело к дезориентации миллионов трудящихся, которые, с одной стороны, хотели вырваться из-под гнетущей атмосферы брежневского застоя с его цензурой, культурным эмбарго, привилегиями бюрократии, но с другой стороны, ничего не имели против плановой экономики с полной занятостью и относительным социальным равенством. Выступив за достаточно абстрактные перемены, трудящиеся пассивно поддержали демонтаж советской экономической системы как на микро-, так и на макроуровне. Быстрый рост доли малого и среднего бизнеса в экономике незамедлительно привел к росту самых реакционных тенденций в культурной и социальной жизни, начиная с религии, и заканчивая шансоном и, шире, культурой тюремной романтики. Парадоксальным образом, воцерковление общества стимулировалось не православными традиционалистами, чье влияние в тот период было пренебрежимо мало, а либералами, которые, будучи в своей массе атеистами, умышленно использовали религиозные идеи для пропаганды послушания и смирения среди трудящихся масс.
Экономический крах либеральной экономической модели в конце 90-х сопровождался крахом либеральных идей. Не только в экономике и политике, но и в области культуры. Либералы всегда имели одно искусство «для себя», собирая коллекции полотен русского авангарда 30-х и привечая таких деятелей искусства, как Кулик или Кабаков, и совершенно другое для масс: контролируемые в этот период либералами телеканалы именно в этот период стали сосредоточием предельной тупости и пошлости. С предельным цинизмом независимое кино и «интеллектуальные» передачи вытеснялись в сетке телевещания на ночные часы, становясь недоступным для большинства рабочих. Цены на хорошие книги росли в геометрической прогрессии, закрывались библиотеки. Конечно, при этом нарочитая элитарность современного искусства вызывала отторжение и отвращение рабочих..
Разрыв Путина с либералами, разрыв больше по форме, чем по существу, потому что Путин унаследовал от Ельцина гораздо больше в финансовой политике, да и, шире, в экономике и политике, чем выбросил на помойку истории, вызвал у них состояние перманентной истерики. Одна из сторон этой истерики — декларируемый либералами «консервативный поворот». Что же это такое? Рост влияния церкви? Но это объективный процесс, отражающий роль огромных финансовых, имущественных и политических инвестиций государства в церковь в начале 90-х. Идеология всегда отстает от экономики по времени; то, что мы наблюдаем сегодня — результат не консервативной политики, а напротив — либеральной. Конечно, либералы предпочли бы ситуацию, когда в условиях тотальной религиозности и культурной примитивности масс, в городах России проводились бы провокационно-безбожные выставки Марата Гельмана, «Pussy Riot» плясали бы по воскресеньям в православных храмах, а на Арбате регулярно проводились бы гей-парады. Но, согласитесь, первое плохо сочетается со вторым. Путин был бы полным идиотом, если бы растрачивал свой рейтинг на обеспечение культурное комфорта узкого слоя «элиты».
То, что мы видим сейчас — всего лишь опосредованное отражение того кошмара, в который был отброшен рабочий класс поколение назад. Да, надстройка обладает определенной гибкостью и какие-то проблемы власть может решить непосредственно «мечом». Так, уничтожение института «воров в законе» и слом воровских традиций не только положительно сказался бы на российской экономике, немедленно добавив пару процентов к ВНП, но и решительно улучшил бы положение российских гомосексуалистов. Такой шаг сделал бы для их эмансипации в сотни раз больше больше, чем все гей-парады вместе взятые. Но это скорее исключение. Исключение тем более сомнительное, если мы посмотрим внимательнее на структуру российской экономики и ее связь с организованной преступностью.
Только развитие высокотехнологичных отраслей экономики, испытывающих потребность в высококвалифицированных рабочих, грамотных инженерах, талантливых ученых, может стимулировать развитие системы образования и науки, которое невозможно без радикального культурного и мировоззренческого оздоровления общества. Весь вопрос лишь в том, может ли нынешняя социально-экономическая система развивать экономику России, шире — мировую экономику. Мы, марксисты, выступаем за неуклонное развитие производительных сил, науки и технологии. Можно сказать, что мы прогрессисты, но мы не имеем ничего общего с теми, кто, подобно Александру Скобову в его недавней статье на «Гранях», рассматривает модерн как «автономию отдельной человеческой личности от общества и государства». Прежде всего, мы —коллективисты. Общественное для нас выше личного, мы видим будущее не как свару субъектов права, живущих по принципу «человек человеку волк», а как единый организм индивидуальностей, объединенный едиными интересами и целями. Нам совершенно чужды идеи анархо-примитивистов, сумасшедших зоозащитников — всех тех, кто ставит абстрактные идеи выше коренных интересов трудящихся, кто вместо того, чтобы идти вперед, хочет возвращаться назад.
Мы хотим идти вперед, идти всем классом, а потом и всем человечеством, преобразуя весь мир, всю вселенную в своих интересах. Если за отказ порвать со своим классом, поставить себя над ним нас хотят назвать традиционалистами — пожалуйста. Если апологеты постиндустриального общества считают нас консерваторами на том основании, что мы являемся сторонниками индустриальной, машинной цивилизации — сколько угодно. Мы не боимся шельмования и нам безразлично, что говорит о нас либеральная сволочь со своими жупелами консерватизма и пугалами традиционализма. Необходима серьезная полемика с теми, кто видит будущее человечества сходным с нами образом. Обозначив конечные цели, надо ставить вопрос о том, как именно должна измениться экономика, обсудить вопрос о роли планирования. О том, как рабочие смогут непосредственно участвовать в этом планировании, о том, как подлинная демократия — рабочая демократия сможет стать мостом для перехода к тотальному народовластию. Мы утверждаем, что политически такая система может быть установлена через слом всех институтов старого буржуазного общества пролетариатом в процессе социалистической революции. На этом пути массы отбросят как ненужный мусор такие атрибуты старого мира, как религия, массовая культура, профессиональный спорт; они создадут новое искусство — искусство всеобщего участия, новую эстетику, контуры которой мы можем лишь предвидеть сегодня, это будет органическим шагом на пути развития человечества в бесклассовое общество. Это будет грандиозный и прекрасный этап на пути человечества к звездам!