I. БУРЖУАЗНАЯ "ВЕСНА" И ВЫСТУПЛЕНИЕ ПРОЛЕТАРИАТА

До девятого января

ВОЙНА2 И ЛИБЕРАЛЬНАЯ ОППОЗИЦИЯ

Оглянемся на последний трехмесячный период.

Именитые земцы3 съезжаются в Петербург, устраивают не то тайное, не то явное совещание и вырабатывают конституционные требования. Интеллигенция устраивает ряд политических банкетов. Члены окружных судов сидят вперемежку с возвращенными ссыльными, интеллигенты с красными гвоздиками в петлице чередуются с действительными статскими советниками, профессора государственного права восседают бок-о-бок с поднадзорными рабочими.

Купцы московской думы4 выражают свою солидарность с конституционной программой земского съезда5, московские биржевики -- с думскими купцами.

Присяжные поверенные устраивают уличную демонстрацию, политические ссыльные ведут в газетах агитацию против ссылки, поднадзорные -- против шпионов; морской офицер открывает публицистический поход против всего морского ведомства, и когда его сажают в тюрьму, легальное общество собирает ему на кортик.

Невероятное становится действительным, невозможное -- вероятным.

Легальная пресса дает отчеты о банкетах, печатает резолюции, сообщает о демонстрациях, упоминает мимоходом даже про "известную русскую поговорку"*, бранит генералов и министров, -- преимущественно, впрочем, покойных или отставных.

Журналисты мечутся, вспоминают прошлое, вздыхают, надеются, предостерегают друг друга от лишних надежд, не знают, как быть, пытаются отделаться от рабьего языка, не находят слов, натыкаются на предостережения, искренно стремятся быть радикальными, хотят к чему-то призвать, но не знают -- к чему, говорят много едких слов, но наскоро, ибо не уверены в завтрашнем дне, скрывают за острыми фразами чувство неуверенности; все растеряны, и каждый хочет заставить остальных думать, что растеряны все, кроме него одного...

Теперь эта волна идет на убыль... -- разумеется, для того только, чтобы сейчас же дать место другой, более высокой волне.

Воспользуемся этим моментом, чтоб учесть сделанное и сказанное за последний период -- и сделать вывод: что же дальше?

Теперешнее положение в ближайшем счете создано войной. Она страшно форсирует естественный процесс разрушения самодержавия, клещами вытаскивает на площадь политической жизни ленивые общественные группы и, что есть мочи, гонит вперед формирование политических партий...

Чтобы не утратить всех перспектив, нам нужно отойти несколько от периода "весенней" смуты -- назад, к началу войны, и хоть бегло обозреть политику разных партий за это вдвойне военное время.

Война дана была обществу, как факт, -- оставалось его использовать.

Партия царистской реакции делала в этом направлении все, что могла. Пользуясь тем благоприятным обстоятельством, что абсолютизм, вконец скомпрометированный, как представитель интересов культурного развития нации, нашел в войне возможность проявить себя с той стороны, с которой он казался наиболее сильным и себе и другим, реакционная печать взяла наступательный тон и поставила на очередь дня лозунги, в которых самодержавие, нация, армия, Россия, -- все объединялось общим интересом немедленной победы.

"Ни в чем, -- повторяло и повторяет "Новое Время"6, -- так не сознает своего единства нация, как в своей армии. Армия в своих руках держит международную честь нации. Поражение армии есть поражение нации".

Задача реакции была, таким образом, ясна: превратить войну в национальное предприятие, объединить "общество" и "народ" вокруг самодержавия, как охранителя могущества и чести России, создать вокруг царизма атмосферу преданности и патриотического энтузиазма. И реакция, как могла и как умела, преследовала эту цель. Она стремилась возжечь чувства патриотического негодования и нравственного возмущения, нещадно эксплуатируя так называемое вероломное нападение японцев на наш флот. Она изображала врага коварным, трусливым, жадным, ничтожным, бесчеловечным. Она играла на том, что враг -- желтолицый, что он -- язычник. Она стремилась, таким образом, вызвать прилив патриотической гордости и брезгливой ненависти к врагу.

События не оправдывали ее предсказаний. Злосчастный тихоокеанский флот терпел урон за уроном7. Реакционная печать оправдывала неудачи, объясняя их случайными причинами, и обещала реванш на суше. Начался ряд сухопутных сражений8, ряд чудовищных потерь, ряд отступлений непобедимого Куропаткина9, героя стольких карикатур европейской печати. Реакционная печать делала попытки самыми фактами поражений ущемить народную гордость и пробудить жажду кровавого отмщения.

В первый период войны реакция организовывала патриотические манифестации студенчества и городской сволочи и покрывала всю страну лубочными картинами, на которых преимущества русской армии над японской изображались самыми яркими красками, какие только имелись в распоряжении патриотических живописцев.

Именем патриотизма и человеколюбия реакция призывала к поддержке правительственного Красного Креста, когда число раненых стало возрастать; именем патриотизма и государственных интересов она привлекала общество к пожертвованиям на флот, когда перевес японского флота над нашим стал очевидностью.

Словом, реакция делала все, что могла и умела, чтоб использовать войну в интересах царизма, т.-е. в своих собственных.

Как же в это критическое время действовала официальная оппозиция, та, в руках которой органы самоуправления -- земства и думы -- и либеральная печать?

Скажем сразу: позорно.

Земства не только покорно несли те связанные с войной труды и расходы, которые возложены на них законом, нет, они еще сверх того добровольно пришли на помощь самодержавию своей организацией помощи раненым.

Это преступление, которое тянется до сегодняшнего дня, -- преступление, против которого никто в либеральной среде не возвысил протестующего голоса.

"Если патриотическое чувство призывает вас принять деятельное участие в бедствиях войны, идите кормить и греть зябнущих, лечить больных и раненых"... учил г. Струве10, принося в жертву не "патриотическому чувству", а патриотическому лицемерию последние остатки оппозиционного смысла и политического достоинства. Разве не ясно, что в тот момент, когда реакция создавала кровавый мираж общенародного дела, всякая честная оппозиционная партия должна была отшатнуться от этого позорного дела, как от чумной заразы!

В тот момент, когда правительственный Красный Крест, приютивший в своих рядах всех где-либо проворовавшихся чиновников, чахнет от недостатка средств, когда правительство мечется в тисках финансовой нужды, является земство и, пользуясь своим оппозиционным авторитетом и народными деньгами, берет на себя добрую долю издержек по военной авантюре. Оно помогает раненым? -- да, помогает раненым, но оно снимает, таким образом, часть финансового бремени с правительства и облегчает ему дальнейшее ведение войны и, значит, дальнейшую фабрикацию раненых.

Но этим соображением еще не охвачен вопрос. Ведь задача состоит в том, чтоб раз навсегда опрокинуть тот порядок, при котором бессмысленная резня и калечение десятков тысяч людей зависит от политического азарта чиновной банды. Война обострила эту задачу, представив царизм во всем безобразии его внутренней и внешней политики -- бессмысленной, хищной, неуклюжей, расточительной и кровавой.

Реакция стремилась -- и с точки зрения ее интересов вполне целесообразно -- втянуть и материально и морально весь народ в водоворот военной авантюры. Там, где вчера еще были борющиеся группы и классы, реакция и либерализм, власть и народ, правительство и оппозиция, стачки и репрессии, -- там должно было, по замыслу реакции, сразу установиться царство национально-патриотического единения.

Тем резче и энергичнее, тем смелее и беспощаднее должна была оппозиция вскрыть пропасть между царизмом и нацией, тем решительнее она должна была попытаться столкнуть в эту пропасть истинного национального врага, царизм. Вместо того либеральные земства с затаенной "оппозиционной" мыслью (захватить в свои руки часть военного хозяйства и поставить правительство в зависимость от себя!) впрягают себя в дребезжащую военную колесницу, подбирают трупы, затирают кровавые следы.

Пожертвованиями на санитарную организацию дело, однако, не ограничивается. Сейчас же по объявлении войны земства и думы, вечно жалующиеся на недостаток средств, вдруг с каким-то нелепым размахом жертвуют деньги на нужды войны, на усиление флота, а харьковское земство вырывает из своего бюджета целый миллион и отдает его в непосредственное распоряжение царя.

Но и это еще не все! Земцы и думцы не ограничились только тем, что приобщились к черной работе в позорной бойне, взяв на себя, т.-е. от своего имени взвалив на народ, часть ее расходов. Они не удовольствовались молчаливым политическим попустительством и молчаливой порукой за царизм, -- нет, они во всеуслышание объявили свою моральную солидарность с виновниками величайшего из злодеяний. В целом ряде верноподданнических адресов земства и думы друг за другом, все без изъятия, припадали к стопам "державного вождя", который только что растоптал тверское земство11 и готовился растоптать несколько других, выражали свое негодование коварному врагу, молитвенно клялись в преданности престолу и обязывались пожертвовать жизнью и имуществом -- они знали, что им не придется этого делать! -- за честь и могущество Царя и России. За земствами и думами шли позорной вереницей профессорские корпорации. Одна за другой они откликались на объявление войны верноподданническими адресами, в которых семинарская витиеватость формы гармонировала с политическим идиотизмом содержания. Ряд этих холопских произведений увенчался патриотическим подлогом Совета Бестужевских курсов, который расписался в патриотизме не только за себя, но и за неопрошенных слушательниц.

Чтобы покончить с этой безобразной картиной трусости, холопства, лжи, мелкой дипломатии и цинизма, достаточно будет, в виде последнего удара кисти, привести тот факт, что в депутации, подносившей Николаю II12 в Зимнем Дворце верноподданнический адрес петербургского земства13, фигурировали некоторым образом "светочи" либерализма, гг. Стасюлевич14 и Арсеньев15.

Останавливаться ли на всех этих фактах? Комментировать ли их? Нет, такие факты достаточно назвать и установить, чтоб они уж горели краской пощечины на политической физиономии либеральной оппозиции.

А либеральная печать? Эта жалкая, шамкающая, пресмыкающаяся, лживая, извивающаяся, развращенная и развращающая либеральная печать!.. С затаенным рабьим желанием царского разгрома в душе, с лозунгами национальной гордости на языке она бросилась -- вся без изъятия -- в грязный поток шовинизма, стараясь не отставать от печати реакционных громил. "Русское Слово"16 и "Русские Ведомости"17, "Одесские Новости"18 и "Русское Богатство"19, "Петербургские Ведомости" и "Курьер", "Русь"20 и "Киевский Отклик" -- все показали себя достойными друг друга. Либеральная левая на перебой с либеральной правой говорила о вероломстве "нашего врага", о его бессилии и нашей силе, о миролюбии "нашего Монарха", о неизбежности "нашей победы", о довершении "наших задач" на Дальнем Востоке, -- не веря собственным словам, с затаенным рабьим желанием царского разгрома в душе.

Уже в октябре месяце, когда тон прессы успел резко измениться, г. И. Петрункевич21, краса и гордость земского либерализма, пугало реакционной прессы, заверял читателей "Права"22, что "каково бы ни было мнение о настоящей войне, но каждый русский знает, что раз она начата, она не может быть закончена в ущерб государственным и народным интересам нашей страны... Мы не можем теперь предложить Японии мира и вынуждены продолжать войну до тех пор, пока Япония не согласится положить в основу его условия, приемлемые нами и с точки зрения нашего национального достоинства, и с точки зрения материальных интересов России"**.

"Лучшие" и "достойнейшие", -- все одинаково запятнали себя.

"...Всколыхнувшаяся на первых порах волна шовинизма, -- объясняют теперь этот факт "Наши Дни"23, -- не только не встретила на пути своем каких-либо препятствий, но увлекла даже многих передовых деятелей, рассчитывавших, по-видимому, что течением своим волна эта приблизит их к желанному берегу".

Это не оплошность, не случайная ошибка, не недоразумение. Тут тактика, тут план, тут вся душа нашей привилегированной оппозиции. Компромисс вместо борьбы. Сближение во что бы то ни стало. Отсюда -- стремление облегчить абсолютизму душевную драму этого сближения. Сорганизоваться не на деле борьбы с царизмом, а на деле услужения ему. Не победить правительство, а завлечь его. Заслужить его признательность и доверие, стать для него необходимым, наконец, подкупить его на народные деньги. Тактика, которой столько же лет, сколько русскому либерализму, и которая не сделалась ни умнее, ни достойнее с годами!

Русский народ не забудет, что в трудную минуту либералы сделали лишь одно: попытку купить для себя у народного врага доверие на народные деньги.

С самого начала войны либеральная оппозиция сделала все, чтоб погубить положение. Но революционная логика событий не знала остановки. Порт-Артурский флот разбит24, адмирал Макаров25 погиб, война перебросилась на сушу, -- Ялу, Кин-Чжоу, Дашичао, Вафангоу, Ляоян, Шахэ26 -- все это разные имена одного и того же самодержавного позора. Японская армия разбивала русский абсолютизм не только на водах и полях Восточной Азии, но и на европейской бирже и в Петербурге.

Положение царского правительства становилось трудным, как никогда. Деморализация в правительственных рядах делала невозможной последовательность и твердость во внутренней политике. Колебания, попытки соглашения и умиротворения становились неизбежны. Смерть Плеве27 создавала благоприятный повод для перемены курса.

Место Плеве занял князь Святополк-Мирский28. Он поставил своей задачей примирение с либеральной оппозицией и начал умиротворение с того, что выразил доверие населению России. Это было глупо и нагло. Разве дело в том, чтоб министр доверял населению? Не наоборот ли? Не министр ли должен зависеть от доверия населения?

Оппозиция должна была заставить князя Святополка понять это простое обстоятельство. Вместо этого она начала фабриковать адреса, телеграммы и статьи признательности и восторга. От имени полутораста-миллионного населения она благодарила самодержавие, которое заявило, что оно "доверяет" не доверяющему ему народу.

По либеральной прессе пробегает волна надежды, ожидания и благодарности. "Русские Ведомости" и "Русь" совместными усилиями стремятся отбить князя29 у "Гражданина"30 и "Московских Ведомостей"31, уездные земства благодарят и надеются, города надеются и благодарят, а в настоящее время, уже после того, как политика доверия завершила весь круг своего развития, губернские земства одно за другим шлют министру запоздалые голоса своего ответного доверия... Таким путем оппозиция поддерживает внутреннюю сумятицу и превращает глупый политический анекдот в длительное политическое состояние мятущейся страны.

И еще раз приходится сделать вывод. Оппозиция, которая не нашлась в столь благоприятном положении, когда в ней нуждались и пред ней заискивали, оппозиция, которая на один лишь звук правительственного доверия ответила доверием с своей стороны, лишила себя самое права на какое бы то ни было доверие со стороны народа.

Вместе с тем она лишила себя права на уважение со стороны врага. Правительство, в лице Святополка, обещало земцам дать возможность съехаться легально, -- и не дало. Земцы не протестовали и съехались нелегально. Они приняли все меры, чтоб сделать свой съезд тайным для народа. Другими словами, они сделали все, чтоб лишить свой съезд политического значения.

На своем совещании 7-9 ноября32 земцы -- председатели губернских управ и вообще видные деятели самоуправления -- формулировали свои требования. Земская оппозиция, в лице своих наиболее видных, хотя формально и не уполномоченных представителей, впервые предъявила народу свою программу.

У сознательных элементов народа есть все основания отнестись к этой программе с полным вниманием. Чего требуют земцы? Чего -- для себя? Чего -- для народа?"


* Так в легальной печати обозначался тогда возглас "долой самодержавие!"
** См. "Право", N 41.
<<ОТ РЕДАКЦИИ || Содержание || ЧЕГО ТРЕБУЮТ ЗЕМЦЫ?>>