Лора скажет, что он "не возражает" против оплаты труда бюрократии, поскольку она выполняет необходимые политические, хозяйственные и культурные функции, но дело идет о бесконтрольном присвоении ею совершенно непомерной части национального дохода: именно в этом смысле она является "эксплоататорским классом". Довод этот, опирающийся на бесспорные факты, не меняет, однако, социальной физиономии бюрократии.
Всегда и при всяком режиме бюрократия поглощает немалую часть прибавочной стоимости. Было бы небезынтересно подсчитать, например, какую долю национального дохода поглощает в Италии или в Германии фашистская саранча! Но этот факт, немаловажный сам по себе, совершенно недостаточен для превращения фашистской бюрократии в самостоятельный правящий класс. Она является приказчиком буржуазии. Правда, этот приказчик сидит на спине у хозяина, вырывает у него подчас изо рта жирные куски и в добавление плюет ему на лысину. Приказчик, что и говорить, крайне неудобный! Но все же не более, как приказчик. Буржуазия мирится с ним, ибо без него ей и ее режиму пришлось бы совсем плохо.
Mutatis mutandis (изменяя то, что подлежит изменению) сказанное только что можно применить и к сталинской бюрократии. Она пожирает, растеривает и расхищает значительную часть народного достояния. Ее управление крайне дорого обходится пролетариату. Она занимает чрезвычайно привиллегированное положение в советском обществе, не только в смысле политических и административных прав, но и в смысле огромных материальных преимуществ. Но самые большие квартиры, самые кровавые бифштексы и даже Ролс-Ройсы еще не превращают бюрократию в самостоятельный господствующий класс.
В социалистическом обществе неравенство, тем более столь вопиющее, было бы, конечно, совершенно невозможным. Но вопреки официальной и официозной лжи, нынешний советский режим является не социалистическим, а переходным. Он несет в себе еще чудовищное наследие капитализма, в частности социальное неравенство, притом не только между бюрократией и пролетариатом, но и внутри бюрократии и внутри пролетариата. В известных пределах неравенство остается еще на данной стадии буржуазным орудием социалистического прогресса: дифференциальная заработная плата, премии и проч., как стимул соревнования.
Об'ясняя неравенство, переходный характер нынешнего строя нисколько не оправдывает тех чудовищных, явных и тайных привиллегий, которые присваивают себе бесконтрольные верхи бюрократии. Левая оппозиция не дожидалась откровений Урбанса, Лора, Суварина, Симон Вейль*1 и проч., чтобы заявить, что бюрократизм, во всех своих проявлениях, расшатывает моральные скрепы советского общества, порождает острое и законное недовольство масс и подготовляет великие опасности. Тем не менее, привиллегии бюрократии, сами по себе, еще не меняют основ советского общества, ибо бюрократия почерпает свои привиллегии не из каких-либо особых отношений собственности, свойственных ей, как "классу", а из тех самых имущественных отношений, которые созданы Октябрьской революцией и, в основном, адекватны диктатуре пролетариата.
Поскольку бюрократия, говоря попросту, обворовывает народ (а это в разных формах делает всякая бюрократия), постольку мы имеем дело не с классовой эксплоатацией, в научном смысле слова, а с социальным паразитизмом, хотя бы и очень большого масштаба. Духовенство в средние века было классом, или сословием, поскольку его господство опиралось на определенную систему земельной собственности и подневольного труда. Нынешняя церковь является не эксплоататорским классом, а паразитической корпорацией. Нелепо было бы, в самом деле, говорить об американском духовенстве, как об особом господствующем классе; между тем, несомненно, что попы разных мастей поглощают в Соединенных Штатах крупную часть прибавочной стоимости. Чертами паразитизма бюрократия, как и духовенство, приближается к лумпен-пролетариату, который тоже не представляет, как известно, самостоятельного "класса".
*1 Придя в отчаяние от "неудачных" опытов диктатуры пролетариата, Симон Вейль нашла утешение в новом призвании: защищать свою личность от общества. Формула старого либерализма, освеженная дешевой анархической экзальтацией! И подумать только, что Симон Вейль величественно говорит о наших "иллюзиях". Ей и ей подобным нужно было бы много лет упорного труда, чтобы освободиться от самых реакционных мелко-буржуазных предрассудков. Разумеется, ее новые взгляды нашли себе приют в органе, который носит явно ироническое название "Пролетарская революция". Издание Лузена, как нельзя лучше приспособлено для революционных меланхоликов, политических рантье, живущих на проценты с капитала воспоминаний, и претенциозных резонеров, которые, может быть, примкнут к революции... после того, как она будет совершена.