О всемирно-историческом значении хозяйственных опытов и успехов в СССР нам на этих страницах повторяться нет надобности. Ничто так не обнаруживает сейчас ужасающего растления мировой социалдемократии, как ее открыто заявляемые стремления вернуть СССР на путь капитализма, как ее активная политическая солидарность с империалистскими заговорщиками и буржуазными вредителями. Ничто так не характеризует подлости и низости правящих классов буржуазного общества, включая и социалдемократию, как их общие "протесты" против принудительного труда в СССР, в то самое время как прикащик потомственных рабовладельцев Макдональд, при соучастии Второго Интернационала, душит трехсотмиллионный народ Индии, не давая ему выйти из колониального рабства. Можно ли хоть на минуту сопоставить мышиную возню "коалиционной" или "оппозиционной" социал-демократии с той гигантской работой, которую совершает народ, пробужденный к новой жизни Октябрьской революцией?
Но именно поэтому мы, марксисты, обязаны с особой силой и настойчивостью предупреждать мировой рабочий класс о тех опасностях, которые сгущаются над диктатурой пролетариата в результате ложной политики, проводимой потерявшим голову руководством.
Официальные вожди, печать, хозяйственники, все признают, что работа над пятилеткой, в четырехлетку, ведется с исключительным напряжением. Административные методы "соревнования" свидетельствуют, что темпы достигаются в огромной степени за счет человеческих мускулов и нервов. Мы ни на минуту не сомневаемся в том, что известная прослойка рабочих, особенно коммунистов, вносит в работу неподдельный энтузиазм, как в том, что более широкая масса рабочих в отдельные моменты или периоды, на отдельных предприятиях, захватывается этим энтузиазмом. Но нужно было бы ничего не понимать в человеческой психологии и даже физиологии, чтобы допустить возможность массового трудового "энтузиазма" в течение ряда лет.
В сущности работа сейчас ведется теми же методами, какими велась война. Наше умение и наше снаряжение во время войны были, как известно, далеко не на высоте. Прорехи заполняла масса своей численностью, своим натиском, своим энтузиазмом. И во время войны этот энтузиазм совсем не был всеобщим, особенно в крестьянстве. Уклоняющиеся и дезертиры играли тогда ту же роль, какую теперь играют прогульщики и "летуны". Но в известные периоды, под непосредственным нажимом белых, не только рабочие, но и крестьяне охватывались подлинным революционным порывом. Этим мы победили.
Гражданская война длилась три года. К концу ее напряжение достигло последнего предела. От второго польского похода мы отказались, несмотря на тяжелые условия рижского мира. В крестьянских и в рабочих массах началась глубокая реакция против напряжения и лишений трех лет гражданской войны. В крестьянстве дело дошло до восстаний, захвативших часть флота и армии. В рабочих кругах шли стачки и так называемые "волынки". В партии приобрела большое распространение "рабочая оппозиция". Сила ее была, конечно, не в полусиндикалистских наивностях ее вождей -- да и вообще спор тогда шел вовсе не о профессиональных союзах, как учат глупые казенные учебники, -- а в протесте масс против дальнейшего напряжения, в требовании -- дать оглядеться, размяться, отдохнуть.
В знаменитой дискуссии 1920-1921 г. главным и наиболее действовавшим на массы аргументом против тогдашних "троцкистов" являлась формула: "они хотят-де вести работу хозяйственного строительства теми же методами, какими вели войну".*1
В атмосфере реакции против периода гражданской войны и военного коммунизма и сложилась хозяйственная философия большинства нынешней сталинской фракции: "тише едешь, дальше будешь". Преклонение перед индивидуальным крестьянским хозяйством, издевательство над плановыми методами, защита минимальных темпов, поплевывание на международную революцию -- все это составляло самую суть сталинизма, в течение 1923-1928 г.г. Но опора и надежда, -- мощный середняк, -- силою вещей превратился в кулака и взял за горло диктатуру пролетариата, промышленная база которой оказалась ужасающе отсталой. Период самодовольной обломовщины сменился периодом панической суетливости. Выдвинут был лозунг "догнать и перегнать в кратчайший срок". Минималистская пятилетка Сталина -- Кржижановского, принципиально одобренная 15-ым с'ездом, сменилась новой пятилеткой, основные элементы которой были целиком заимствованы из платформы оппозиции. Этим определялся характер декларации тов. Раковского и др. к 16 с'езду: вы провозгласили план, который может стать серьезнейшим шагом на единственно правильном пути, и мы готовы оказать вам самую лойяльную поддержку, ни от чего не отказываясь и сохраняя за собой право отстаивать свои взгляды по всем спорным вопросам.
Когда оппозиция защищала, сперва -- самую необходимость выработки пятилетнего плана, затем -- определенные темпы (действительность достаточно показала, что выдвигавшиеся нами темпы отнюдь не были фантастическими, как вопили тогда все без исключения члены нынешнего Политбюро), -- словом, когда оппозиция боролась за ускоренную индустриализацию и коллективизацию, против курса 1923-1928 г.г., она рассматривала пятилетний план не как догму, а как рабочую гипотезу. Коллективная проверка плана должна происходить в процессе работы, причем элементами этой проверки являются не только цифры социалистической бухгалтерии, но и мускулы и нервы рабочих и политическое самочувствие крестьян. Все это партия должна прощупывать, проверять, суммировать, обобщать.
На деле, хозяйственный поворот в сторону индустриализации и коллективизации совершился под кнутом административной паники. Она господствует и сейчас. Достаточно посмотреть первые страницы всех нынешних советских газет: сплошная подделка под лозунги, формулы и призывы гражданской войны: фронт, мобилизация, прорывы, кавалерия и пр., иногда с прибавкой спортивного снобизма: старт, финиш и т. д. Как это должно раздражать серьезных рабочих, и как это должно опротиветь всем! В то время, как в ужасающих условиях гражданской войны мы ввели, после колебаний, как временную меру, орден Красного Знамени (Ленин был сперва вообще против этого, затем согласился, но именно, как на временную меру), сейчас на 13-м г. революции, введено 4 или сколько-там орденов. Но гораздо важнее введение непрерывной недели, прикрепление рабочих к предприятиям, чрезвычайное повышение интенсивности труда. Если проведение этих исключительных мер оказалось возможным, то только потому, что в сознании передового слоя они имеют временный характер, в неразрывной связи с идеей пятилетки. Как в гражданской войне рабочие и крестьяне выбивались из последних сил, чтоб раздавить врага и обеспечить себе право на труд и на отдых, так теперь наиболее передовые элементы рабочего класса искренно рассчитывают в течение двух ближайших лет "догнать и перегнать" передовые капиталистические страны и тем оградить себя от экономических и военных опасностей. Теоретически, политически и психологически задача пятилетки превратилась для масс в задачу построения бронированной стены вокруг социализма в отдельной стране. В этом рабочие находят единственное оправдание тому страшному напряжению, в котором их держит партийный аппарат.
К 12-ой годовщине Сталин, в связи с перспективами пятилетки, писал: "Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда определить в отсталые и какие в передовые". Такие и еще более категорические заявления перепечатывались и повторялись без числа. Они составляют основной мотив всей политической работы в связи с пятилеткой. Во всей постановке вопросов перед массами есть элемент отчасти сознательного, отчасти бессознательного обмана масс бюрократией насчет того, будто выполнение пятилетки поставит СССР впереди капиталистического мира. Ведь считает же аппаратный Каутский -- Варга, что теория социализма в отдельной стране, хоть и вздорна, но необходима для воодушевления рабочих: поповский обман во спасение.
К докладу на 16-ом с'езде Сталин, в числе других цифр, заказал себе и статистическое доказательство того, что к концу пятилетки СССР "обгонит и перегонит" капиталистический мир. Следы этого заказа видны в речи Сталина. Дойдя до центрального пункта о соотношении сил советского и мирового хозяйства, докладчик неожиданно ограничился следующей фразой: "мы дьявольски отстали в смысле уровня и развития нашей промышленности от передовых капиталистических стран". И тут же прибавил: "только дальнейшее ускорение темпа развития нашей промышленности даст нам возможность догнать и перегнать в технико-экономическом отношении передовые капиталистические страны". Говорится ли здесь о пятилетке или о долгом ряде пятилеток -- неизвестно.
В своей теоретической первобытности Сталин попросту испугался неожиданной для него справки, и вместо того, чтобы пред'явить партии точные показатели нашей отсталости и показать подлинный об'ем задачи "догнать и перегнать", Сталин ограничился маленькой контрабандной фразой о "дьявольской отсталости" (дабы в случае чего, сослаться на нее в свое оправдание: к этому ведь и сводится все его искусство). Массовая же агитация ведется в прежнем духе.
Но дело идет не об одном только Советском Союзе. Официальные органы всех партий Коминтерна не устают повторять, что к концу пятилетки Союз станет в переднем ряду индустриальных стран. Еслиб это было верно, то задача социализма была тем самым решена в мировом масштабе. Догнав передовые страны, Советский Союз, с населением в 160 миллионов, со своими необ'ятными пространствами и богатствами, уже на протяжении второй пятилетки -- т.-е. через три-четыре года -- должен был бы занять по отношению ко всему капиталистическому миру неизмеримо более господствующее положение, чем то, какое ныне занимают Соединенные Штаты. Пролетариат всего мира убедился бы на опыте, что социализм в одной из наиболее отсталых стран создал в течение нынешних лет неизмеримо более высокий жизненный уровень народа, чем в самых передовых капиталистических странах. Буржуазия не могла бы и одного лишнего дня противопостоять натиску трудящихся масс. Такой путь ликвидации капитализма был бы самым простым, самым экономным, самым "гуманным" и самым верным, если бы... он был верным. На самом деле он фантастичен.
Выполнение пятилетнего плана началось в 1928-1929 г. с уровня, очень близкого к тому, какой был в России до войны, т.-е. с уровня отсталости, нищеты, варварства. В течение 1924-1930 г.г. достигнуты были крупнейшие успехи. Тем не менее по своим производительным силам Советский Союз стоит еще и сегодня, в третьем году пятилетки, неизмеримо ближе к царской России, чем к передовым капиталистическим странам. Вот некоторые факты и цифры.
4/5 всего самодеятельного населения занято у нас в сельском хозяйстве. В Соединенных Штатах на 1 занятого в сельском хозяйстве приходится 2,7 занятых в промышленности.
Промышленный труд у нас в 5 раз производительнее сельско-хозяйственного. В Америке сельско-хозяйственный труд производительнее в 2 раза, чем у нас, а промышленный -- в 3 1/2 раза. В результате этого чистая продукция на душу населения в Соединенных Штатах примерно в 10 раз выше, чем у нас.
В Соединенных Штатах мощность первичных механических установок в промышленности составляет 35,8 миллионов лошадинных сил. В СССР -- 4,6 милл. т.-е. почти в 8 раз меньше. Если приравнять лошадинную силу к десяти человеческим, то можно сказать, что в Соединенных Штатах на каждого жителя работают в промышленности 3 стальных раба, тогда как в СССР на трех жителей работает в промышленности один стальной раб. Если же взять механические двигатели не только в промышленности, но также в транспорте и сельском хозяйстве, то соотношение окажется еще несравненно менее благоприятным для нас. А между тем механические двигатели ближе всего измеряют власть человека над природой.
К концу пятилетки Советский Союз будет, в случае осуществления намеченной программы электрофикации, располагать 1/4 американской электромощности, 1/6, если внести поправку на народонаселение, еще меньшей дробью, если внести поправку на территорию; причем этот коэффициент исходит из предположения, что советский план будет осуществлен полностью, а Соединенные Штаты не продвинутся ни на шаг вперед.
В 1928 году Соединенные Штаты произвели 38 миллионов тонн чугуна, Германия -- 12 миллионов, Советский Союз -- 3 1/3 милл. тонн. Стали: Соединенные Штаты -- 52 милл., Германия -- 14 милл., Советский Союз -- 4 милл. В первом году пятилетки мы, по массе выпускаемого металла были равны Соединенным Штатам 1880 года: ровно полстолетия тому назад Соединенные Штаты выплавляли 4,3 миллиона тонн металла, при населении, составлявшем приблизительно треть нынешнего населения СССР. В 1929 году СССР выработал около 5 миллионов тонн черного металла. Это значит, что обеспеченность металлом каждого гражданина советской республики сейчас примерно в три раза ниже той, какой пользовался гражданин Соединенных Штатов полстолетия тому назад.
Нынешняя продукция металлургии в Соединенных Штатах на 28% выше, чем вся продукция сельского хозяйства; у нас продукция металлургии почти в 18 раз меньше продукции сельского хозяйства. К концу пятилетки это соотношение должно составить 1 : 8. Значение металлургии для индустриализации так же, как и для коллективизации сельского хозяйства, не требует пояснений.
К концу пятилетки на душу населения в СССР придется в 8 раз меньше угля, чем в Соединенных Штатах. Советская продукция нефти составляет менее 7% мировой продукции; Соединенные Штаты производят нефти свыше 68%, т.-е. в 10 раз больше.
Более благоприятное соотношение наблюдается в области хлопчатобумажной промышленности, но и здесь отставание громадно: Соединенные Штаты имеют 22,3% наличных в мире веретен, Англия -- 34,8%, Советский Союз -- 4,2%. Отставание предстанет гораздо разительнее, если перевести число веретен на число душ населения.
Советская железнодорожная сеть увеличится за пятилетие на 18.000 -- 20.000 километров, дойдя таким образом до 80.000 километров против 400.000 километров американских железных дорог. На 100 кв. килом. площади в Соединенных Штатах приходится 51,5 километра путей, в Бельгии -- 370 кил., в европейской части СССР -- 13,7 кил., а в азиатской части -- 1 кил.
Еще менее благоприятны цифры торгового флота. На долю Англии приходится почти 30% мирового торгового флота, на долю Соединенных Штатов -- 22,5%, на долю Советского Союза -- 0,5%.
Из мировой наличности автомобилей в 1927 году, на Соединенные Штаты приходилось почти 80%, доля же Советского Союза не выражалась даже в десятых процента. К концу пятилетия намечено 158.000 автомобилей в стране. Это значит: одна машина на тысячу с лишним человек (сейчас машина приходится на 7.000 человек). По словам Осинского, к концу пятилетки мы "несколько обгоним только Польшу" (если она останется на нынешнем уровне).
Золотые запасы важнейших стран: в Соединенных Штатах -- 36,2% мирового золота, во Франции -- 11%, у 10 важнейших капиталистических стран вместе -- 83%. Весь остальной мир, в том числе СССР -- менее 17%.
В области газетной и издательской достигнуты серьезнейшие успехи по сравнению с дореволюционным положением. Но как раз здесь отставание особенно велико. Норма потребления бумаги у нас -- около 3,5 килогр. на душу в то время, как даже в самых отсталых европейских странах она значительно выше: 6-7 клгр. в Югославии, Болгарии, Испании, Венгрии, Польше и т. д. В Соединенных Штатах потребляется на душу 80 килогр. бумаги, т.-е. в 23 раза больше, чем в СССР. Вообще в передовых капиталистических странах душевое потребление бумаги в несколько десятков раз превосходит не только ныне существующие у нас душевые нормы потребления, но и нормы, намеченные к концу пятилетки. Следовательно, даже в этой легкой отрасли промышленности, более доступной и вместе с тем исключительно важной не только экономически, но и политически и культурно, задача разрешается вовсе не так просто, как изображают дело крикуны и хвастуны.
Ложная теория неизбежно означает фальшь в политике. Из учения о социализме в отдельной стране вытекает не только искаженная общая перспектива, но и преступное подкрашивание сегодняшней советской действительности.
Второй год пятилетки характеризуется во всех речах и статьях тем, что "народное хозяйство страны вступило в период социализма". Социализм об'является "в основном" уже осуществленным. Казалось бы, социалистическим, хотя бы только "в основном", может почитаться лишь такое производство, которое ведется для непосредственного обслуживания человеческих потребностей. Между тем у нас, при ужасающем товарном голоде в стране тяжелая промышленность дала за последний год прирост на 28,1%, легкая же -- только на 13,1%, не довыполнив и основной программы. Даже, если признать осуществленные пропорции идеально правильными, -- чего нет и в помине, -- окажется все же, что в интересах своего рода "первоначального социалистического накопления" населению СССР приходится туже и туже подтягивать кушак. Но это и значит, что социализм невозможен на низком уровне производства, а возможны только подготовительные шаги к нему.
Не чудовищно ли: страна не выходит из товарного голода, перебои снабжения на каждом шагу, детям не хватает молока, -- а официальные филистеры провозглашают: "страна вступила в период социализма". Разве можно более злостно компрометировать социализм?
Несмотря на все хозяйственные успехи и в промышленности, и в сельском хозяйстве, хлебозаготовки представляют сейчас не столько экономическую операцию, сколько "политическую кампанию", другими словами, проводятся в порядке государственного принуждения. За годы эпигонства слово "смычка" трепалось на все лады и во всех смыслах, кроме единственно правильного: смычка означает создание таких экономических взаимоотношений между городом и деревней, при которых деревня будет с возростающей выгодой и охотой обменивать свои продукты на промышленные. Таким образом успех смычки тождественен с ослаблением "политических" методов хлебозаготовок, т.-е. принуждения. Достигнуть этого нельзя иначе, как путем сжимания ножниц городских и деревенских цен. Но Сталин на 13-ом году после Октября об'явил ножницы "буржуазным предрассудком". Другими словами, признал, что они размыкаются, вместо того, чтобы смыкаться. Немудренно, что самое слово "смычка" совсем сейчас исчезло из официального словаря.
Один из хлебозаготовителей, об'ясняя медленный ход хлебозаготовок недостаточным нажимом местных органов на кулака, приводит такое соображение: "Маневренный расчет кулака вовсе не сложен. Если он имел задание в 3 тонны, то штраф для него выражается в 400 рублей. Ему достаточно продать на спекулятивный рынок полтонны, чтобы с лихвой покрыть штраф и оставить для себя еще две с половиной тонны хлеба". Этот поразительный расчет означает, что на спекулятивном рынке цена на хлеб, по крайней мере, в шесть раз выше государственной, а может быть в восемь и десять раз, ибо мы не знаем, что значит "с лихвой". Таким образом ножницы, об'явленные Сталиным буржуазным предрассудком, проткнули "Правду" и показали два своих острых конца.
Сведения о ходе хлебозаготовок печатаются в "Правде" изо дня в день под ленинским эпиграфом: "борьба за хлеб -- борьба за социализм". Но когда Ленин говорил эту фразу, он был далек от мысли, что страна "вступила" в период социализма. То обстоятельство, что за хлеб, за голый хлеб, надо бороться -- да, бороться! -- и означает, что страна еще чрезвычайно далека от социалистического режима.
Нельзя безнаказанно попирать основы теории. Нельзя ограничиваться общественными формами производственных отношений, -- притом формами незрелыми, зачаточными, в земледелии крайне неустойчивыми и противоречивыми, -- и отвлекаться при этом от основного фактора человеческого развития: от производительных сил. Сами общественные формы получают или могут получить существенно иное социальное содержание в зависимости от уровня техники. Советские общественные формы на американской производственной основе -- это уже социализм, по крайней мере первая его стадия. Советские формы на русской технике означают только первые шаги в борьбе за социализм.
Если взять нынешний советский быт, повседневную жизнь трудящихся масс, уровень культуры, значит и уровень безграмотности, -- и если не врать, не обманывать, не морочить головы ни себе ни другим, не предаваться разврату бюрократической демагогии, -- то надо честно признать, что в условиях повседневной жизни, в нравах и быте подавляющего большинства населения страны наследство буржуазно-царской России составляет 95%, а элементы социализма не более 5%. И это вовсе не противоречит фактам диктатуры пролетариата, советского строя и крупнейших успехов в хозяйстве. Это все леса вокруг будущего здания, или вернее, вокруг одного из углов будущего здания. Сказать рабочим-строителям, которые карабкаются по лесам с кирпичами и цементом, часто полуголодные и нередко срываются вниз, что они уже могут обосновываться в здании, -- "вступили в социализм!" -- значит издеваться над строителями и над социализмом.
Мы решительно возражали против легкомысленного перехода от непроверенной пятилетки к четырехлетке. Что же говорят на этот счет факты?
За второй год официальная цифра прироста промышленной продукции составляет 24%. Прирост, намеченный для второго года пятилетки (21,5%) превышен таким образом на 2,7%, но отстает от четырехлетки почти на 6%. Если принять во внимание, что в отношении качества и себестоимости имеется значительное отставание, и что бухгалтерский коэффициент 24,2% получен под кнутом, то станет совершенно ясно, что фактически второй год прошел в лучшем случае в темпах пятилетки и ни в каком случае не в темпах четырех лет.
В области капитального строительства задание 1929-1930 года оказалось невыполнено почти на 20%, причем, наибольшее отставание имеет место в строительстве новых металлургических гигантов, коксовых установок, основной химии и электростроительства, т.-е. в той области, которая является базой всей индустриализации. В то же время, вместо намеченного по плану снижения стоимости строительства на 14%, достигнуто снижение всего на 4%. Что означают эти натянутые зубами бухгалтерские 4%, ясно без комментариев: хорошо, если стоимость строительства не повысилась. Комбинированный коэффициент отставания против плана будет, следовательно, не 20%, а значительно выше 30%. Такое наследство получает третий год в области капитального строительства.
"Прорывы" плана нельзя заполнить за счет легкой промышленности, как делалось до известной степени в первые два года, ибо наибольшее отставание от плана накопилось именно в области изготовления готовых изделий. По пятилетнему плану легкая индустрия должна была в 1929-1930 году подняться на 18%; по четырехлетнему -- на 23%. В действительности же она поднялась только на 11% (по другим данным -- на 13%). Между тем товарный голод требует чрезвычайных усилий именно в области легкой промышленности.
Одной из задач особого квартала, вставленного между вторым и "третьим" годом, об'явлено "всемерное укрепление денежного обращения и всей финансовой системы". Этим впервые официально признано, что финансовая система расшатана в результате эмпирического и беспланового руководства в течение первых двух лет пятилетки. Денежная инфляция означает не что иное, как то, что первые два года совершили необеспеченный заем у будущего, и что по этому займу придется расплачиваться следующим годам. Призыв к укреплению денежного обращения показывает, что хотя "мы вошли в период социализма", но червонец приходится не ликвидировать, а, наоборот, еще ставить на ноги. Теоретический смысл при этом совершенно опрокидывается на голову.
В болезненном состоянии червонца резюмируются все ошибки и просчеты, все метания, диспропорции, прорывы, загибы и головокружения центристского хозяйственного руководства. Больной червонец переходит, как наследство первых 2-х лет пятилетки, к 3-му году. Преодолеть инфляционную инерцию совсем не так просто. Об этом свидетельствует уже ход выполнения финансового плана в первом месяце особого квартала. Но, главное, надо не забывать, что успех в восстановлении червонца (что абсолютно необходимо) несет в себе больший или меньший дефляционный кризис для промышленности и всего хозяйства. Необеспеченные, тем более скрытые займы у будущего никогда не проходят безнаказанно.
Что касается общего роста продукции планируемой промышленности за два истекших года, то он составляет около 52% против 47,5% по пятилетнему плану, т.-е. показывает бухгалтерское превышение всего на 4,5%. Если учесть отставание качественных достижений, то можно с полной уверенностью сказать, что за первые два года в самом лучшем случае достигнуто приближение к наметкам основного пятилетнего плана, и то лишь "в общем и целом", т.-е. если отвлечься от ряда внутренних диспропорций.
Данная нами выше характеристика отягощенного наследства первых двух лет пятилетки нисколько не уменьшает значения достигнутых успехов. Они огромны, и исторический смысл их тем значительнее, что они достигнуты, несмотря на непрерывные ошибки руководства. В то же время фактические достижения не только не оправдывают легкомысленного скачка от пятилетки к четырем годам, но и совсем еще не дают гарантии выполнения намеченного плана в пять лет, ибо расплата за диспропорции и "прорывы" первых двух лет предстоит в последние три года. Эта расплата будет тем тяжелее, чем менее руководство способно предвидеть или прислушиваться к предостерегающим голосам.
Проверять пятилетку на ходу, подтягивать одни отрасли, осаживать другие, -- не на основании априорных, по необходимости условных, неточных заданий, а на основании добросовестного учета опыта -- такова основная задача хозяйственного руководства. Но именно эта задача предполагает наличие партийной, профсоюзной и советской демократии. Регулированию социалистического строительства препятствует смехотворный и в то же время чудовищный принцип непогрешимости "генерального" руководства, которое представляет собою на деле генеральную несостоятельность и генеральную опасность.
Сама "Правда" от 27 октября вынуждена констатировать:
"Мы испытываем затруднения в снабжении населения продовольствием и промышленными товарами широкого потребления".
"Мы испытываем пока еще большую нехватку металла, угля, электроэнергии и строй-материалов для полного обеспечения взятых темпов социалистического строительства".
"Далеко неудовлетворительно обеспечиваются перевозки продукции промышленности и сельского хозяйства со стороны нашего транспорта".
"Народное хозяйство испытывает острый недостаток в рабочей силе и в квалифицированных кадрах специалистов".
Не вытекает ли отсюда, что переход на четыре года был явно авантюристским шагом? Для "Правды" не вытекает. "Невыполнение капитального строительства в 1929-1930 г., -- пишет "Правда", -- несмотря на отсутствие об'ективных причин, дало повод кулацкой агентуре в партии -- правым оппортунистам -- снова поднять визг о непосильности взятых партией темпов" (3 ноября 1930 года). Таким путем сталинцы как нельзя лучше расчищают почву для правых, сводя свои разногласия с ними к дилемме: четыре года или пять лет? Но этот вопрос может быть разрешен не "принципиально", а лишь эмпирически. В этом разногласии -- на двенадцать месяцев -- никаких двух линий еще нет. Зато такая бюрократическая постановка вопроса дает нам великолепнейшее измерение разногласий между правыми и центристами, в оценке самих центристов. Они относятся друг к другу, как 4 : 5, итого -- 20% расхождения. А что если опыт все-таки покажет, что в четыре года никак не увлечься? Значит правыми окажутся правые? Так, что ли?
Между вторым годом и третьим вставлен, тем временем, так называемый особый квартал (октябрь-ноябрь-декабрь 1930 г.). Третий год пятилетки теперь официально считается с первого января 1931 года, так что особый квартал не принимается в расчет. Разногласие с правыми таким образом уже снизилось с 20 до 15%. Кому нужны эти недостойные приемы? "Престижу", но уж никак не социализму.
Прорывы, которые уже пришлось затыкать особым кварталом, произошли, по мнению "Правды" "несмотря на отсутствие об'ективных причин". Очень утешительное об'яснение, но оно не заменяет ни недостроенных заводов, ни недоделанных товаров. Беда ведь в том и состоит, что такие суб'ективные факторы, как "неумелость", "недостаток инициативы" и пр. лишь в известных пределах поддаются суб'ективному, т.-е. вернее сказать аппаратно-бюрократическому воздействию, а за этими пределами превращаются в об'ективные препятствия, ибо определяются, в последнем счете уровнем техники и культуры. Наконец, и такие "прорывы", которые действительно вызваны суб'ективными причинами, например, близорукостью "генерального" руководства, сами становятся об'ективными фактами, ограничивая дальнейшие возможности. Если для оппортунизма характерно пассивное приспособление к об'ективным условиям ("хвостизм"), то для его братского антипода, авантюризма, столь же характерно залихватски-презрительное отношение к об'ективным факторам. Паролем советской печати является сейчас "для русского человека невозможного нет".
Статьи "Правды" (сам Сталин осторожно помалкивает) означают, что предусмотрительность, коллективный учет, гибкое регулирование хозяйства и впредь будут заменены "генеральным" кнутом. "Правда" признает в ряде случаев, что "прорыв был ликвидирован не столько на основе технологической перестройки всего производственного процесса, сколько на основе революционного напора масс" (1-го ноября). Смысл этого признания совершенно ясен.
Конечно, еслиб дело действительно шло о том, чтоб в течение двух-трех ближайших годов обогнать передовые капиталистические страны, и тем обеспечить незыблемость социалистического хозяйства, тогда временный, хотя бы и тяжкий нажим на мускулы и нервы трудящихся можно было бы не только понять, но и оправдать. Но мы видели выше, как двусмысленно, ложно, демагогически преподносится рабочим самая задача. Непрерывная игра на нервах грозит, поэтому, вызвать в массах реакцию, несравненно более грозную, чем та, которая обнаружилась в конце гражданской войны. Эта опасность тем острее, что не только задача "догнать и перегнать" не будет разрешена при самом счастливом выполнении пятилетки, но и сама пятилетка не может быть выполнена в четыре года при самом чудовищном напряжении. Более того, административный авантюризм руководства делает все менее вероятным выполнение плана и в пять лет. Тупое и слепое упорство на букве плана во имя "генерального" престижа делает неизбежной целую полосу кризисов, которые могут задержать хозяйственный рост и превратиться в открытый политический кризис.
Итак, суммарные итоги роста промышленности, исключительные по своему размаху, не дают реальной картины положения, ибо не характеризуют тех неблагоприятных условий, экономических и политических, при которых открылся (1 октября 1930 года) третий год пятилетки. Более конкретный экономический анализ показывает, что огульная статистика успехов прикрывает ряд глубоких противоречий: а) между городом и деревней (ножницы цен; недостаток продовольствия и сырья; недостаток промышленных товаров в деревне); б) между тяжелой промышленностью и легкой (необеспеченные сырьем предприятия и товарный голод); в) между номинальной и реальной покупательной силой червонца (инфляция); г) между партией и рабочим классом; д) между аппаратом и партией; е) внутри аппарата.
Но кроме этих, так сказать, "домашних" противоречий, есть одно, которое, логикой вещей, приобретает все большее значение: это противоречие между советским хозяйством и внешним рынком.
Реакционная утопия замкнутого социалистического хозяйства, гармонически развивающегося на внутренних основах под охраной монополии внешней торговли, составляла исходную позицию всего планирования. Идя охотно навстречу начальству и сочетая с его предрассудками свои вредительские цели,*2 специалисты Госплана составили первый проект пятилетки не только с потухающей кривой промышленных темпов, но и с потухающей кривой внешней торговли: предполагалось, что в течение ближайших десяти-пятнадцати лет СССР совершенно прекратит импорт. А так как, с другой стороны, тот же план намечал рост урожайности, а, следовательно, и возможностей экспорта, то оставалось совершенно неизвестным, какое назначение должны получить хлебные, как и всякие иные излишки страны? Не сваливать же их в океан? Прежде еще, однако, чем первый проект пятилетки подвергся, под давлением оппозиции, принципиальному пересмотру, самый ход развития пробил ряд брешей в теории и практике изолированного хозяйства. Мировой рынок представляет собою для хозяйства каждой страны, не только капиталистической, но и социалистической, огромные, практически неисчерпаемые резервы. Рост советской промышленности порождает, с одной стороны, технические и культурные потребности, а с другой, все новые противоречия и тем вынуждает все в большем размере обращаться к резервам внешней торговли. Одновременно с этим развитие промышленности, непропорционально уже в силу природных условий, вызывает в отдельных отраслях острую необходимость экспорта (например, нефти, леса) задолго до того, как промышленность в целом начала удовлетворять элементарные потребности собственной страны. Возрождение экономической жизни СССР ведет, таким образом, с разных концов не к хозяйственной изоляции страны, а, наоборот, к росту ее связей с мировым хозяйством, а, следовательно, и к росту зависимости от него. Характер этой зависимости определяется, с одной стороны, удельным весом советского хозяйства в мировом, а более непосредственно, -- соотношением внутренней себестоимости и себестоимости передовых капиталистических стран.
Выход советского хозяйства на мировой рынок произошел, таким образом, не в порядке планового предвиденья, с широкой перспективой, а, наоборот, наперекор всем предвиденьям, под давлением жестокой необходимости, когда обнаружилось, что импорт машин и необходимых видов сырья и вспомогательных материалов является тем "узким местом", по которому вынуждены равняться планы всех отраслей промышленности. Расширить импорт нельзя иначе, как увеличив экспорт.
Советское государство вывозит потому, что не может не вывозить и продает по тем ценам, какие обусловлены сегодня мировым хозяйством. Этим советское хозяйство не только становится во все возрастающей степени под контроль мирового рынка, но и втягивается, -- конечно, в преломленном и измененном виде -- в сферу действия кон'юнктурных колебаний капиталистического мира. Экспортный план на 1929-1930 г., далеко не выполненный в намеченном об'еме, значительно пострадал в отношении финансовых результатов вследствие мирового кризиса. Так находит свое разрешение один из многих споров между левой оппозицией и центристами. Уже в борьбе за необходимость построения пятилетнего плана мы выдвинули в свое время ту мысль, что пятилетка есть только первый этап, что от нее возможно скорее надо будет перейти к восьми-десятилетнему перспективному плану, чтоб охватить средний период обновления оборудования и тем самым, в частности, приспособиться к мировой кон'юнктуре. Сколько-нибудь длительная стабилизация послевоенного капитализма, -- говорили представители оппозиции, -- приведет неизбежно к возрождению торгово-промышленных циклов, нарушенных войной, и нам, надо будет строить наши планы не на мнимой независимости от мировой кон'юнктуры, а на разумном приспособлении к ней, т.-е. так, чтобы как можно больше выигрывать от под'ема и как можно меньше терять от кризиса. Нет надобности припоминать здесь все те национал-социалистические пошлости, которые официальные вожди, и в первую голову Сталин и Бухарин, противопоставляли этим предвиденьям, сегодня становящимся фактом. Нынешний экспорт приобретает тем более хаотический характер, чем менее руководители хозяйства предвидели простейшую логику вещей.
Из краткой истории советской внешней торговли и из трудностей, которые встречает форсированный, но все еще крайне незначительный по об'ему экспорт последнего года, вытекают простые, но крайне важные выводы для будущего. Чем успешнее будет развиваться советское хозяйство в дальнейшем, тем больше должна будет расширяться область внешних экономических связей. Обратная теорема еще важнее: только при возможности все больше расширять экспорт и импорт советское хозяйство сможет своевременно преодолевать частные кризисы, ослаблять частные диспропорции, выравнивать динамическое равновесие разных отраслей и обеспечивать таким образом высокие темпы развития.
Именно здесь, однако, мы идем навстречу главным, в последнем счете, решающим проблемам и трудностям. Возможность пользоваться для развития социалистического хозяйства резервами мирового рынка непосредственно определяется, как уже сказано, соотношением внутренней и мировой себестоимостей на единицу товара определенного, стандартного качества. Бюрократическая гонка темпов не позволила, однако, до сих пор не только достигнуть каких-нибудь успехов в этой решающей области, но даже и поставить, как следует, самый вопрос.
В докладе на 16-ом с'езде Сталин говорил, что качество нашей продукции бывает "иногда" (такими оговорками бюрократия затыкает все дыры) "безобразным". Это полная параллель к "дьявольской" отсталости. Вместо точных показателей, нам преподносят словечки, которые выглядят очень крепкими, но на самом деле трусливо маскируют действительность: отсталость -- "дьявольская", качество -- "безобразное". Между тем две цифры, два средне взвешенных сравнительных коэффициента, дали бы партии и рабочему классу неизмеримо более ценную ориентировку, чем горы дешевой газетной статистики, которыми нынешние мудрецы заваливают свои десятичасовые доклады, пытаясь и в этом отношении возместить количеством недостаток качества.
Продажа советских продуктов даже по ценам, ниже себестоимости -- в интересах импорта -- в известных пределах неизбежна и с общехозяйственной точки зрения оправдывается полностью. Но только в известных пределах. Рост экспорта будет в дальнейшем встречать тем большие препятствия, чем значительнее разница внутренних и мировых себестоимостей. Здесь с особенной яркостью и практической остротой выступает проблема качественно-количественных сравнительных коэффициентов внутренней промышленности и мировой. Судьба советского хозяйства экономически решается в узле внешней торговли, как политически -- в узле, который связывает ВКП с Коминтерном.
Что мировая капиталистическая печать изобразила рост советского экспорта, как дэмпинг с целью ниспровержения основ цивилизации, и что компрадорская русско-эмигрантская буржуазия и прикомпрадорская "демократия" подхватили этот лозунг, это в порядке вещей, как и тот факт, что эмигрантски-компрадорская печать, под видом фельетонов, печатает разоблачение тайн государственной обороны СССР в интересах Румынии, Польши и более крупных хищников. Не подлость удивительна в вопросе о дэмпинге, а глупость, которая, впрочем, тоже неудивительна: где компрадорской буржуазии набраться ума? Изображая советский "дэмпинг", как угрозу мировому хозяйству, либералы и демократы тем самым признают, что советская промышленность достигла такой мощности, которая позволяет ей потрясти мировой рынок. К несчастью, это не так.
Достаточно сказать, что советский экспорт, в нынешнем своем значительно выросшем об'еме, составляет лишь полтора процента мирового экспорта. Как ни гнил капитализм, но этим его свалить нельзя. Приписывать советскому правительству намерение при помощи 1 1/2-процентного экспорта вызвать мировую революцию могут только заведомые болваны, не перестающие от этого, однако, быть прохвостами.
То, что называют советским вторжением в мировое хозяйство является в неизмеримо большей мере вторжением мирового рынка в советское хозяйство. Этот процесс будет расти, превращаясь во все большей степени в экономическое единоборство двух систем. Каким ребячеством оказывается, в свете этой перспективы, доморощенная философия, согласно которой построение социализма обеспечивается победой над буржуазией собственной страны, после чего отношение к внешнему миру исчерпывается борьбой против военных интервенций.
Уже в самом начале мирового кризиса оппозиция предлагала открыть международную пролетарскую кампанию за усиление хозяйственного сотрудничества с СССР. Несмотря на то, что кризис и безработица делали эту кампанию безотлагательной, она была отвергнута с нелепейшими мотивировками, на деле же потому, что инициатива исходила от оппозиции. Теперь, в связи с мировой травлей советского "дэмпинга" секциям Коминтерна все-таки приходится вести предложенную нами в свое время кампанию в защиту экономического сотрудничества с СССР. Но что это за жалкая, эклектическая кампания, без ясной мысли и перспективы, кампания беспорядочной обороны, вместо планомерного наступления. Так и на этом примере мы видим, что за бюрократической крикливостью скрывается все тот же хвостизм, все та же неспособность взять на себя хоть в одном вопросе политическую инициативу.
1. Открыто признать, что перестройка пятилетки на четыре года была ошибочным шагом.
2. Опыт двух первых лет и текущего квартала сделать предметом всестороннего и свободного изучения и обсуждения партии.
3. Критерии при обсуждении: а) оптимальные (наиболее разумные) темпы, т.-е. такие, которые обеспечивают не только выполнение сегодняшнего приказа, но и динамическое равновесие быстрого роста в течение дальнейшего ряда лет; б) систематическое повышение реальной заработной платы; в) сжимание ножниц промышленных и сельско-хозяйственных цен, т.-е. обеспечение смычки с крестьянством.
4. Ни в каком случае не отождествлять колхозы с социализмом. Внимательно следить за неизбежными процессами дифференциации, как внутри колхозов, так и между разными колхозами.
5. Проблему оздоровления денежной системы поставить открыто и в плановом порядке, иначе паническая бюрократическая дефляция грозит не меньшими опасностями, чем инфляция.
6. Проблему внешней торговли поставить в перспективе растущих связей с мировым хозяйством, как узловую проблему.
7. Выработать систему сравнительных коэффициентов советской продукции и продукции передовых капиталистических стран, не только в качестве путеводителя к практическим задачам экспорта и импорта, но и в качестве единственно правильного критерия в отношении задачи "догнать и перегнать".
8. Перестать руководствоваться в хозяйстве соображениями бюрократического престижа. Не прикрашивать, не замалчивать, не обманывать. Не называть социализмом нынешнее советское переходное хозяйство, которое по уровню своему несравненно ближе к царско-буржуазному хозяйству, чем к передовому капитализму.
9. Отказаться от ложной национальной и международной перспективы хозяйственного развития, неизбежно вытекающей из теории социализма в отдельной стране.
10. Покончить навсегда с практически гибельным, а для революционной партии унизительным и насквозь глупым римско-католическим догматом о "генеральной" непогрешимости.
11. Возродить партию, сломив диктатуру бюрократического аппарата.
12. Осудить сталинизм. Вернуться к теории Маркса и революционной методологии Ленина.
*1 На самом деле при низком уровне производительных сил, вернее, при нищете, -- без новой экономической политики, т.-е. без введения личной заинтересованности на основах рынка, -- других методов, кроме методов военного коммунизма, не было и быть не могло. Спор велся -- вокруг да около -- до перехода к НЭП'у. Переход к НЭП'у снял самый об'ект спора. Только Зиновьев да отчасти Томский продолжали еще жевать азбучные профсоюзные вопросы, так и не поняв до конца, о чем шел спор.
*2 См. в этом номере Бюллетеня статью "Чему учит процесс вредителей".