Выход в свет настоящего номера нашего Бюллетеня совпадает приблизительно с XVI-м с'ездом партии. Каков будет характер с'езда, предвидеть не так трудно: для этого достаточно знать, кто его созывает, и как его созывают. Дело идет о созыве сталинской фракцией, опирающейся на ГПУ и армию, через посредство партаппарата и при содействии госаппарата, тщательно подобранного и достаточно запуганного законодательного органа, решения которого во всем основном предписаны заранее, причем выполнение этих решений для сталинской фракции перестанет быть обязательным на следующее утро после окончания с'езда. Ни один член партии, который способен наблюдать и думать, не найдет в наших словах преувеличения. Наоборот, они представляю собою наиболее об'ективное и точное определение того, что есть на самом деле.
С'езд собирается после исключительно крутого перелома внутренней жизни страны, который поставил советский режим перед новыми задачами и новыми острыми опасностями. Казалось бы, если с'езд партии вообще имеет какой-либо смысл, то это именно смысл суда партии над политикой ее Центрального Комитета, т.-е. высшего руководящего органа между двумя с'ездами. Между двумя с'ездами -- это значит, в данном случае -- в течении двух с половиной лет. И каких лет! Таких, в течении которых все предупреждения и предвиденья разгромленной и оклеветанной оппозиции подтвердились, неожиданно для партии, с поразительной силой и убедительностью. Таких лет, в течении которых оказалось, по утверждению официальной печати, что глава советского правительства, Рыков, "спекулировал на хозяйственных затруднениях советской власти"; что руководитель Коминтерна, Бухарин, оказался "проводником либерально-буржуазных влияний"; что с ними в заговоре состоял председатель ВЦСПС, Томский, глава организации, охватывающей весь правящий класс страны. Три названных лица не свалились с неба. Они были членами Центрального Комитета при Ленине, занимая и тогда крайне ответственные посты. У каждого из них два-три десятка лет принадлежности к партии. Ошибались они и поправлялись партией не раз. Каким же это образом их "буржуазно-либеральные" взгляды обнаружились с такой острой внезапностью в период, когда силы диктатуры и социализма так выросли, что позволили руководству ребром поставить вопрос о ликвидации классов в "кратчайший срок?".
Нас интересует, разумеется, не личная сторона вопроса: под личной оболочкой здесь вскрывается перед нами весь режим партии, каким он сложился на 13-м году после завоевания власти пролетариатом.
Система бюрократизма стала системой непрерывных дворцовых переворотов, при помощи которых она ныне только и может поддерживаться. За неделю до того, как раскол в ЦК вырывается наружу, и вчерашние безукоризненные "ленинцы" провозглашаются, -- под улюлюкание разнузданной своры молодых проходимцев, среди которых, впрочем, немало почтенных старцев, -- буржуазными либералами, ренегатами, изменниками и пр., за неделю до этого слух о разногласиях в ЦК об'является преступной клеветой троцкистской оппозиции. Таков режим! Вернее: такова одна из его наиболее ярких черт.
Сейчас партия вступает в полосу подготовки с'езда, вернее подобия подготовки подобия с'езда. Казалось бы, в центре предс'ездовских обсуждений должен был бы стоять именно вопрос о политике центрального комитета, о его "генеральной линии", и его внутреннем режиме, и, следовательно, о серии дворцовых переворотов, обрушившихся на голову партии в виде сюрпризов, рядом с другими сюрпризами, как "уничтожение классов" в рамках пятилетки. Но именно такое обсуждение запрещено. Да, начисто запрещено!
Что аппарат зорко следит за дискуссией или за ее подобием; что он приводит за кулисами в движение все меры, чтобы охранить господство милитаризованной фракции Сталина, вернее сказать, чтоб не вынуждать ее к мерам открытой и повальной репрессии по отношению к партии, в этом, конечно, сомнений не было и не могло быть. Это делалось, но об этом не говорилось. Но сегодня меры насилия над партией возведены в принцип и открыто возвещаются с наиболее авторитетных трибун партии. Это есть бесспорно новое слово, последнее достижение партийного аппарата. Этого не было в период XV-го с'езда. С. Коссиор, секретарь Украинского ЦК, -- не надо его смешивать с т. В. Коссиором, находящимся в ссылке оппозиционером, -- дал тон, конечно, не от себя. Харьковская группа сталинцев давно уже играет ударную роль в системе партийного бонапартизма. Чтоб оглушить партию новым словом, которого секретари других мест еще не решаются или стыдятся сказать, поручение дается Харькову: оттуда вышел Мануильский, там работал Каганович, там есть свой Скрыпник, там взорвалось, подобно тухлым яйцам, немало Моисеенок, -- так теперь привязанный за шейные позвонки к московской телеграфной проволоке, выполняет роль "вождя" вышеозначенный С. Коссиор, который из оппозиционного браконьера при Ленине стал бюрократическим жандармом при Сталине. В докладе, перепечатанном всей прессой, Коссиор сообщил, что в партии находятся столь преступные элементы, которые на закрытом заседании партийных ячеек, при обсуждении политики партии, осмеливаются говорить об ошибках ЦК при проведении колхозной политики. "Надо им дать по рукам", -- заявляет Коссиор, и слова его печатают все газеты партии. "Дать по рукам" -- в этой шаловливо-подлой формуле заключаются все виды материальных репрессий: исключение из партии, изгнание с работы, лишение семьи квартиры, ссылка, и, наконец, опорочение путем клеветы через одного из местных Ярославских. Другой член ЦК, Постышев, тоже украинец, публикует в "Правде", под видом статьи, обвинительный акт, слепленный из обрывков речей отдельных членов партии, которые опять таки на закрытых заседаниях ячеек "осмеливались" -- осмеливались! -- говорить об ошибках ЦК. Вывод тот же, что и у Коссиора: пресечь. И все это накануне с'езда, созываемого как будто именно для того, чтоб судить ЦК.
Бюрократический режим благополучно докатился до принципа непогрешимости руководства, который является необходимым дополнением его фактической безответственности. Таково положение на нынешний день.
Эти факты не с неба свалились. Они резюмируют вторую, послеленинскую главу революции, главу сползания и перерождения. Первый дворцовый переворот, в результате планомерно организованного заговора, был произведен в 1923-24 г., после тщательной подготовки его в те месяцы, когда Ленин боролся со смертью. Шесть членов Политбюро создали за спиною партии конспиративную организацию против седьмого члена. Они связали себя круговой порукой дисциплины, они сносились путем шифрованных телеграмм со своими доверенными лицами и группами во всех частях страны. Легальным псевдонимом организаторов заговора являлось наименование "старой ленинской гвардии". Об'явлено было, что она и только она, является носительницей правильной революционной линии. Не мешает сейчас напомнить личный состав непогрешимого штаба "старой ленинской гвардии" 1923-24 г.г.: Зиновьев, Каменев, Сталин, Рыков, Бухарин, Томский. Из этих шести живых носителей ленинизма два главных идеолога старой гвардии, Зиновьев и Каменев, через два года оказались обличены в "троцкизме", а еще через два года исключены из партии. Три других: Бухарин, Рыков и Томский оказались "буржуазными либералами" и фактически отстранены от всяких дел. Можно не сомневаться, что после с'езда они будут ликвидированы и формально. Никакие покаяния тут не помогают. Трещины в бюрократическом аппарате не залечиваются никогда: они могут только раздвигаться. Таким образом, из штаба "старой ленинской гвардии" один только Сталин не попал под колеса аппарата. И не мудрено: он стоит у его рукоятки.
Принцип "непогрешимости" руководства имел на первых порах, т.-е. на другой день после первого переворота (болезнь Ленина, отстранение Троцкого), в некотором смысле партийно-философский характер: "старая гвардия", всем прошлым своим связанная с Лениным, а в настоящем связанная узами незыблемой идейной солидарности, способна-де обеспечить своей коллективной работой наибольшую безупречность руководства. Такова была доктрина аппаратного режима в тогдашней его стадии. К моменту XV-го с'езда непогрешимость из "историко-философского" принципа стала закулисной практической директивой, открыто не признаваемой, а к XVI-му с'езду она превратилась уже в открыто-исповедываемый догмат. Хотя из привычки и говорится еще о непогрешимости ЦК, но никому и в голову не приходит при этом мысль о каком-либо устойчивом коллективе, ибо нынешних членов Политбюро никто особенно не берет всерьез, как, впрочем, и они сами себя. Речь идет о Сталине. Это нисколько и не скрывается, наоборот, всемерно подчеркивается. 1929-й год был годом его официального коронования, в качестве непогрешимого и безответственного вождя. Обобщающую формулу нового этапа дал один из перебежчиков: нельзя быть за партию, не будучи за ЦК; нельзя быть за ЦК, не будучи за Сталина. Это есть догмат партийного бонапартизма. Что Пятаков, считавший возможным при Ленине быть за партию, состоял в хронической оппозиции к Ленину, конструирует теперь понятие партии, как плебисцитарное окружение Сталина, (кто за -- тот в партии, кто -- против, тот вне ее) -- этот факт сам по себе достаточно характеризует путь, проделанный официальной партией в течении последних семи лет. И не даром же именно о Пятакове, когда он еще в оппозиции вяло донашивал остатки старых идей, сказано было: из таких "бывших людей" Бонапарт некогда делал своих префектов!
Вся история свидетельствует о том, как туго люди обобщают события, в которых они сами участвуют, особенно, если эти события не совпадают с автоматизмом старых, привычных мыслей. От того неглупые и честные люди нередко искренно впадают в исступление, если просто назвать вслух то, что они делают или то, что при их участии происходит. А происходит бессознательная, автоматическая, но тем более действительная партийная подготовка бонапартизма. Из-под фикции подготовки XVI-го с'езда, который созывается по плебисцитарному принципу Пятакова: кто за Сталина -- тот на с'езд, -- выступает именно эта угрожающая реальность: автоматическая подготовка бонапартизма.
Никакие негодующие крики и лицемерные вопли насчет того, будто либералы и меньшевики говорят "то же самое", не могут остановить нас в высказывании того, что есть, ибо только таким путем можно найти опорные базы и силы для противодействия и отпора опасности. Партия задушена. Партия имеет единственное право: соглашаться со Сталиным. Но это право есть вместе с тем и ее обязанность. Свое проблематическое право партия призвана к тому же осуществлять после промежутка в два с половиной года. И перед новым промежутком... кто его сегодня измерит?
Не только каждый мыслящий рабочий-коммунист, но и каждый партийный чиновник, если он не об'ярославился и не обмануилился в конец, не может не спрашивать себя: почему же это в результате экономического и культурного роста, укрепления диктатуры и социализма, режим в партии становится все более и более тяжким и невыносимым? Сами аппаратчики не обинуясь признают это в частных беседах, да и как не признавать: подавляющее большинство из них являются не только носителями сталинского режима, но и его жертвами.
Одно из двух. Либо строй пролетарской диктатуры пришел в непримиримое противоречие с хозяйственными потребностями страны, и бонапартистское перерождение партийного режима является лишь побочным продуктом этого коренного противоречия, -- так считают, так говорят, так хотят надеяться классовые враги, в первую голову меньшевики. Либо же партийный режим, который имеет свою собственную логику и инерцию развития, пришел в острое противоречие с режимом революционной диктатуры, несмотря на то, что последний сохраняет всю свою жизненность и является единственным вообще режимом, способным оградить Россию от колониальной кабалы, обеспечить развитие ее производительных сил и открыть перед ней широкие социалистические перспективы. Так думаем мы, левая коммунистическая оппозиция. Одно из этих двух об'яснений надо принять. Третьего никто не предлагал. А тем временем прогрессирующее перерождение партийного режима требует об'яснения.
Режим правящей партии имеет для судеб революционной диктатуры не последнее значение. Разумеется, партия является "надстроечным" фактором. Процессы, которые в ней происходят, сводятся в последнем счете к классовым отношениям, изменяющимся под действием производительных сил. Но взаимоотношение надстроек разного порядка между собою и их отношение с классовым фундаментом имеют чрезвычайно сложный диалектический характер. Режим партии вовсе не является сам по себе автоматическим барометром процессов, происходящих вне партии и от нее независящих.
Незачем напоминать, что мы никогда не были склонны отрицать или преуменьшать значение об'ективных причин, оказывающих извне давление на внутренний режим партии. Наоборот, мы их вскрывали не раз. Все они сводятся в последнем счете к изолированному положению Советской республики. В плоскости политической это затянувшееся изолированное положение имеет две причины: контр-революционную роль социал-демократии, спасшей капиталистическую Европу после войны и спасающей ныне ее империалистское господство (роль правительства Макдональда по отношению к Индии); и оппортунистически-авантюристскую политику Коминтерна, явившуюся непосредственной причиной ряда грандиозных поражений пролетариата (Германия, Болгария, Эстония, Китай, Англия...). Результаты ошибок Коминтерна становятся каждый раз причинами дальнейших затруднений, а следовательно и ухудшения режима. Но и предательства социал-демократии -- заведомо "об'ективный" фактор, с точки зрения коммунизма -- проходят для нее сравнительно безнаказанно только потому, что покрываются параллельными ошибками коммунистического руководства. Таким образом и "об'ективные причины", в смысле давления на партию враждебных классовых сил, в очень большой степени, которую нельзя, конечно, определить математически, представляют собой сегодняшний результат вчерашней ложной политики центристской бюрократии.
Если бы систематическое ухудшение режима в течении последних семи лет об'яснялось автоматическим возрастанием давления враждебных классовых сил, то в этом заключался бы смертельный приговор революции. На самом деле это не так. Помимо давления враждебных сил извне, находящих, к тому же, опору в ложной политике внутри, режим стоит под непосредственным и тяжким давлением со стороны внутреннего фактора громадной и все растущей силы: именно партийной и государственной бюрократии. Чиновничество превратилось в "самодовлеющую" силу, имеет свои особые материальные интересы, вырабатывает свою систему взглядов, отвечающую его привиллегированному положению. Пользуясь средствами и методами, которыми вооружила его диктатура, оно все более подчиняет режим партии не интересам этой диктатуры, а своим собственным интересам, т.-е. обеспечению своего привиллегированного положения, своей власти, своей безответственности. Разумеется, и это явление выросло из диктатуры. Но оно является производным фактором, которому в самой же диктатуре противодействуют другие факторы. Не диктатура пришла в противоречие с потребностями хозяйственного и культурного развития страны: наоборот, советский режим, несмотря на все ошибки руководства, показал в труднейших условиях, показывает и сейчас, какие в нем заложены неисчерпаемые источники творчества. Но несомненно, что бюрократическое перерождение аппарата диктатуры подрывает самую диктатуру и, как показали экономические зигзаги последних лет, действительно может привести советский режим в противоречие с хозяйственным развитием страны.
Чиновник ли с'ест диктатуру или революционная диктатура класса справится с чиновником? Вот, как стоит сейчас вопрос, от решения которого зависит судьба революции.
Четыре года тому назад сказано было про Сталина, что он выставил свою кандидатуру на пост могильщика партии и революции. С того времени немало воды утекло. Сроки приблизились. Опасности сгустились. И тем не менее мы сейчас дальше, чем когда-либо за последние годы, от пессимистического прогноза. Глубокие процессы происходят в партии, вне ее уставных форм и показных демонстраций. Экономические повороты и зигзаги руководства, неслыханное дергание всего хозяйственного организма страны, непрекращающаяся цепь дворцовых переворотов, наконец, самая откровенность перехода к бонапартистски-плебисцитарным методам партийного управления, -- все это порождает глубокую дифференциацию в самом фундаменте партии, в рабочем авангарде, во всем пролетариате. Не случайно вся официальная печать заполнена сейчас более, чем когда либо, воплями против "троцкизма". Передовая статья, фельетон, экономическое обозрение, стихи и проза, корреспонденции, резолюции -- все это снова осуждает уже осужденный, громит уже разгромленный и хоронит уже похороненный "троцкизм". А в то же время в порядке подготовки к с'езду в одной Москве арестовано за последнее время 450 оппозиционеров. Это показывает, что идеи оппозиции живут. Идеи, когда они соответствуют реальному ходу развития, обладают могущественной силой. Об этом свидетельствует вся история большевизма, которую оппозиция продолжает в новых условиях. "Вы не загоните наши идеи в бутылку!" -- десятки раз повторяли мы сталинской бюрократии. Сейчас она вынуждена в этом убеждаться.
XVI-й с'езд не решает ничего. Решается вопрос тем, каковы неисчерпаемые революционные рессурсы пролетариата, какова степень возможной активности его авангарда, который все ближе придвигается к великой проверке. Оппозиция есть авангард этого авангарда. Ценою собственных организационных разгромов она оплачивала ряд своих аппеляций к пролетарскому авангарду. История скажет: эта цена не была слишком высока. Оппозиция тем лучше выполняла свою роль, чем яснее, отчетливее и громче пред'являла свою критику, свое предвиденье, свои предложения. Идейная непримиримость написана на нашем знамени. Вместе с тем оппозиция никогда, ни на час, ни в теоретической критике, ни в практических действиях не переходила с пути идейного завоевания партии на путь завоевания власти против партии. Бонапартистам, которые пытались нам подкинуть планы гражданской войны, мы неизменно отшвыривали их провокацию в лицо. Оба эти руководящих начала деятельности оппозиции остаются в силе и сейчас. Мы стоим сегодня, как стояли до сих пор, на пути реформы. Мы стремимся помочь пролетарскому ядру партии реформировать режим в борьбе против плебисцитарно-бонапартистской бюрократии. Наша цель: упрочение пролетарской диктатуры в СССР, как важнейшего фактора международной социалистической революции.
Оппозиция проверила себя в событиях исключительной важности и в вопросах небывалой сложности. Оппозиция стала международным факторм, и, как международный фактор, она непрерывно растет. Вот почему мы дальше от пессимизма, чем когда бы то ни было. XVI-й с'езд будет решать разные вопросы, но он не разрешит вопроса. Мы внимательно будем вслушиваться в речи делегатов с'езда и вчитываться в его решения. Но уже сейчас мы через голову 16-го с'езда глядим вперед. Наша политика остается политикой дальнего прицела.
31-ое мая 1930 г.