(Некрологические размышления)
По поводу капитуляции Бухарина, Рыкова, Томского долго шли гадания: есть ли это хитрый маневр со стороны правых, или же, наоборот, это возобновление блока правых с центристами? Гадания эти сами по себе не весьма содержательны. Очень может быть, что правая тройка действительно мечтает потихоньку о том, чтобы дождаться благоприятных условий и снова поднять голову; может быть, в виду тревожных хозяйственных симптомов, она жалеет, что слишком поторопилась с покаянием. Весьма возможно, с другой стороны, что сталинцы считают полезным сохранить правых около власти на случай нового поворота. Но не эти расчеты имеют значение. Политически важно, что в самый разгар архи-"левого" курса блок центристов с правыми оказался возобновлен, тогда как репрессии против левых не ослабели, а усилились. Рыков, несмотря на все -- председатель Совнаркома, а Раковский лечит в Барнауле свое больное сердце морозами в 40°. Томский и Рыков -- в Политбюро, Бухарин -- в ЦК, а Сосновский, Б. Мдивани, Кавтарадзе -- в тюрьме. Угланов -- наркомтруда, а Блюмкин расстрелян (да, Блюмкин расстрелян!). Эти факты политически решают, давая оценку левого курса в целом.
Однако же капитуляция всех правых лидеров после капитуляции некоторых левых факт сам по себе немаловажный. Значение этих ритуальных капитуляций для судьбы партии в целом станет ясно, если взглянуть на них под углом зрения не суб'ективных интриг, а об'ективных симптомов. Один урок, один вывод вытекает прежде всего из поворотов и превратностей последних шести лет: упорное, систематическое, неутомимое удушение партии.
Партия есть идейный отбор. Она остается партией, доколе в основе ее лежит добровольная идейная связь. Но какое значение могут сохранить идеи и принципы, если руководители партии по очереди отрекаются от самих себя, а безличный и без'идейный аппарат не только утверждает раз навсегда свою непогрешимость, но и открыто заявляет партии: "нас вы можете снять только гражданской войной"! (Сталин в 1927 г.).
Напоминаем еще раз: Зиновьев -- формальный "вождь" ВКП и Коминтерна (23-25 г.г.). Зиновьев -- в оппозиции и кается в своей ложной борьбе против троцкизма (26-27 г.г.). Зиновьев отрекается от оппозиции и снова об'являет войну "контр-революционному" троцкизму (1928-1929 г.). Бухарин в 1922 году -- "троцкист"; в 1923-26 г. -- рука об руку с Зиновьевым; в 1926-28 -- теоретический вождь ВКП и Коминтерна, вдохновитель право-центристского курса. В 1928-29 г. -- теоретик оппозиции справа. В 1929 г. Бухарин кается в своих ошибках и отрекается от тех взглядов, которые вдохновляли его во время всей его борьбы с "троцкизмом".
Если взять Сталина под углом зрения его идей, то он в разные периоды прикрывался идеями Зиновьева, Каменева и Бухарина, теперь прикрывается осколками идей оппозиции, не имея своих собственных. Но, как "истина есть результат судоговорения" (Щедрин), так репутация есть результат аппаратной долбежки... до поры до времени.
Автоматизация партийной жизни достигла высшего предела. Аппарат не требует признания каких-либо принципов, -- он требует признания своей непогрешимости. Вымогательство покаянных документов вовсе не имеет задачей утвердить в сознании партии какую-либо сумму идей (каких??). Цель вымогательства одна: внушить партии, что какое бы то ни было противодействие или сопротивление, какая бы то ни было критика аппарата, какой бы то ни был ропот, даже шопот против аппарата, даже запись в дневнике (Каменев!) могут привести лишь к репрессиям или к новым идейным унижениям. "Самокритика" служит той же цели с другой стороны, ибо означает обязанность членов партии критиковать то, что "критикует" аппарат.
Партия есть идейный отбор. Партия есть революционный закал характеров. Партия есть бронировка класса наиболее убежденными, крепкими, стойкими. Сплочение этих элементов совершается постепенно, под постоянной проверкой событий. Живая ткань партии есть поэтому очень сложная и чувствительная органическая ткань. Партию нельзя держать под прессом, как нельзя держать под прессом человеческую руку: нарушается кровеобращение, ткани отмирают.
Процесс отмирания партийных тканей порождается на наших глазах возростающим материальным давлением партийной бюрократии. Капитулянства всех "вождей" партии по очереди, группами и в одиночку, перед абсолютно без'идейным аппаратом характеризуют совершенно неслыханную силу давления, ту ее стадию, при которой в партии почти совершенно прекращается идейное кровеобращение.
Обстоятельства покаяния правых особенно поразительны -- прозрачностью аппаратного цинизма.
Неожиданно и без подготовки человечество узнает, что три виднейших деятеля партии и советской республики -- руководитель Коминтерна, глава правительства и вождь профессиональных союзов -- уже около двух лет, как находятся в острой оппозиции к центральному комитету и считают официальную политику гибельной. Как же это не вышло наружу? Ведь шло о судьбе революции! Где же обсуждались спорные вопросы и где решались? Ведь протоколы ЦК печатаются для всех членов партии. Но дело в том, что аппарат ведет двойную жизнь. За кулисами решаются вопросы, а на официальной сцене разыгрываются мнимые прения и голосования по заранее составленному росписанию. Этим кормят партию. Мало того. Во время острой оппозиции трех членов Политбюро партии официально сообщалось, прежде всего Генеральным секретарем, что слухи и разговоры о разногласиях в ЦК и о правом уклоне в Политбюро представляют собою возмутительную клевету "троцкистов". После того, задним числом удостоверяется, что под именем "клеветы" надо понимать достоверные и притом исключительной важности факты, которые скрывались от партии.
Открытая агитация против Бухарина началась за месяц -- за два до его капитуляции. Но имя Рыкова, как одного из вождей правого уклона, было названо вслух всего лишь накануне ноябрьского пленума ЦК. Особенно беспощадно "Правда" стала, однако, трепать имя Рыкова лишь после его капитуляции, высказывая подозрение, что раскаяние правых вождей "неискренне". Другими словами, центральный орган партии считает вполне возможным, что лицо, поставленное партией на самый ответственный пост в государстве, способно обманывать партию и народные массы в таких вопросах, от которых зависит судьба партии и страны. Это подозрение бросается таким тоном, как еслиб речь шла о совершенно простом и заурядном явлении. А между тем речь идет о политическом обмане, о цинической беспринципности, об идейной измене со стороны членов Центрального Комитета, которые и сегодня, когда пишутся эти строки, все еще стоят во главе советского правительства, или находятся в составе важнейших его органов.
Партия мимоходом, уже в момент развязки, узнает, что глава Коминтерна, глава правительства и глава профсоюзов, в течение полутора лет "играли судьбою партии и революции" (буквально!) -- "спекулировали на катастрофе" (буквально!) -- все это где-то в бюрократическом подполье. Чтоб отразить их преступную "игру", помощь партии, оказывается, вовсе не понадобилась... Могла ли бы иначе молчать пресса? Между тем пресса молчала. Партию усыпляли и обманывали. Правый уклон оказался воплощен в лице... Фрумкина. Публично Рыков и Сталин одинаково боролись против Фрумкина и Шатунского, причем это лицедейство и называлось борьбою против правого уклона. Боролся ли сам Фрумкин против себя -- нам неизвестно. Мы даже думали одно время, что особым поставлением ЦКК Фрумкин приговорен к нераскаянному состоянию, дабы имелся под рукой всегда готовый об'ект для потребностей борьбы с правым уклоном. Но эта гипотеза не подтвердилась...
Лишь после того, как Рыков ритуально капитулировал, -- что, казалось бы, вообще исключало необходимость дальнейшей борьбы, -- только с этого момента Рыков, и с ним вся тройка, предаются особенно разнузданному публичному поруганию пред лицом партии, населения страны и всего вообще человечества. Партия совершенно не нужна была для борьбы против "заговора" Рыкова, Бухарина и Томского. Партию уверяли, что никакой борьбы вообще нет. Но после закулисной победы над правыми, партии показали три политических скальпа: глядите, вот как поступает и будет поступать генеральный секретариат со всеми теми, кто встанет на его пути!
Способ расправы над правыми вождями представляет собою новый этап в процессе бонапартистского перерождения партийного режима: занимаются на сцене боевыми упражнениями против Фрумкина, а потом неожиданно показывают партии скальп Рыкова. Автоматизм борьбы и презрение к партии доведены здесь до такого выражения, которого в прошлом мы еще не знали.
Картина партийного режима приобретает еще более яркую отчетливость благодаря тому обстоятельству, что Рыков, Томский и Бухарин капитулировали на другой день после того, как Радеки и Смирновы сочли нужным капитулировать "в интересах борьбы с правыми". Возвращаясь в Москву из ссылки, Радек вопил на станциях, что скоро две части ЦК будут арестовывать друг друга, и что нужно поэтому спешить на помощь центру, т. е. Сталину, в борьбе с правой, т.-е. с Бухариным, Рыковым и Томским. Но не успел Радек дописать третью или четвертую покаянную кляузу, как грозные вожди правой части ЦК поспешили заявить, что они также горят желанием помогать центру в борьбе со всеми уклонами, особенно же с правым. Таким образом, окружение Фрумкина оказалось обеспечено на все сто процентов. Несколько запоздавшие Смирнов и Богуславский нашли все места в облаве занятыми. Но тут, как на грех, покаялся и сам Фрумкин. Правое крыло окончательно стало трансцендентальным.
При всем трагизме положения нельзя отрицать того, что левые капитулянты вносят в него элемент прямой буффонады. Поспешив примкнуть к аппарату для борьбы с правой опасностью, капитулянты из левых ведут борьбу исключительно налево, т. е. против... троцкизма. Для этой цели Ярославский и признал их "лучшими элементами" оппозиции. Ярославскому ли не знать, где лучшие и где худшие!
Ясно, что Зиновьев не мог не воспользоваться таким исключительным взрывом бюрократической путанницы, чтобы не напомнить, что он, слава богу, жив, и, в качестве капитулянта первого призыва, так сказать аристократа в семье перебежчиков, должен иметь все привиллегии в борьбе против уклонов, и прежде всего, разумеется, против "контр-революционного троцкизма".
Собственно говоря, надобность в новом и при том столь пламенном покаянии Зиновьева ("окончательно слился с партией!") может показаться на первый взгляд непонятной: казалось бы, человек уже откаялся и мог бы предоставить очередь другим. Но на самом деле это не так. В том то и суть, что первое покаяние было лишено необходимого энтузиазма. Отсутствие этого трудно-уловимого элемента стало особенно ясно Ярославскому с того времени, как оппозиция опубликовала подлинные протоколы переговоров Каменева с Бухариным, при посредничестве Сокольникова, насчет борьбы со Сталиным. Протоколы Каменев вел специально для Зиновьева, который после первого покаяния проживал еще некоторое время в Калуге. Ведя на всякий случай переговоры с Бухариным, Каменев и Зиновьев в то же время, при встречах с оппозиционерами, глубоко вздыхали по поводу раскола оппозиции, жаловались на резкие нападки Троцкого и выражали надежду на совместную работу в будущем. Когда все сие нечаянно вскрылось, старейшины капитулянтского клана угрюмо замолчали. Каменев об'явил, что будет писать книгу о Ленине, так как со Сталиным каши не сваришь. Но в тот момент, когда генеральный секретариат потряс скальпом раскаявшегося Рыкова над партией, Зиновьев, вполне своевременно вспомнил о своем собственном скальпе и покаялся вторично, на этот раз с таким могучим энтузиазмом, что должно бы дрогнуть даже закаленное сердце самого Молотова.
Но не тут то было. В докладе Сталина аграрникам-марксистам неоднократно фигурировала "троцкистско-зиновьевская" и даже "зиновьевско-троцкистская" оппозиция. Внимательный читатель не мог на этом не остановиться. Дело в том, что оппозиция всегда именовалась в среде бюрократии троцкистской -- именно для того, чтобы подчеркнуть полную идейную несамостоятельность Зиновьева. Почему же теперь, после многократных капитуляций Зиновьева, который к тому же успел "окончательно слиться с партией" -- почему и для чего теперь поднимается речь о зиновьевской оппозиции? Случайно? О, нет, случайности могут быть в пятилетнем плане, но не в аппаратных маневрах. Еще яснее обнаружился умысел в выступлениях услужливого Кагановича. Этот последний в одной из недавних юбилейных речей говорил об оппозиции Зиновьева и Каменева так, как если-бы мы все еще жили в 1926 году. Общий политический смысл этого рецидива давно отшумевшей борьбы был ясен и без комментариев. Сталинский аппарат "намекал" Зиновьеву и Каменеву: не думайте, пожалуйста, что мы вам дадим поднять голову. Руководители аппарата "намекали" своим подручным: ни в каком случае не давайте этим двусмысленным покаянцам поднять голову! Только и всего.
Равновесие нынешнего аппаратно-единоличного руководства держится на крайне искусственной и напряженной системе теоретических фикций, исторических легенд и реального насилия над партией. Эта система требует дальнейшего подвинчивания гаек, а никак не ослабления их. Для этой системы опасен даже Зиновьев. Каждая пухлая статья его в "Правде" уже заставляет с тревогой настораживаться интернационального выдвиженца Молотова.
...Теперь мы узнаем и тот повод, который побудил аппаратных маршалов напомнить Зиновьеву и Каменеву, чтоб они навсегда оставили "бессмысленные мечтания". Об этом рассказывает наш корреспондент в этом же номере Бюллетеня. Зиновьев, оказывается, попытался во время своего словесного покаяния ввернуть, что оппозиция не во всем была неправа, как свидетельствует борьба правых. А Каменеву пришлось признать (в дневнике!), что прав был Троцкий, когда предупреждал его и Зиновьева, что капитуляция есть путь не к партии, а к политической смерти. Каменев всегда обнаруживал больше склонности и способности сводить концы с концами, чем Зиновьев, но, как говорится в ленинском Завещании, "не случайно" Каменев оказался с Зиновьевым. "Не случайно" он прошел с ним все этапы идейного унижения, чтобы прийти к простому и заранее предначертанному выводу: сей путь ведет только к политической смерти. Так или иначе, но обоим пришлось снова каяться, на этот раз уже с энтузиазмом, что впрочем нисколько не оградило их от публичного заушения со стороны Кагановича -- Амстердамского*1.
Нам не раз приходилось об'яснять, что партийный режим складывается не самопроизвольно, а является функцией политики, которая, в свою очередь, проводит интересы или отражает давление классов. Бюрократизация ВКП, начиная с 1922 года, шла параллельно с ростом экономической силы и политического влияния мелкой буржуазии на основа НЭП'а, и с упрочением буржуазного режима в Европе и во всем мире в результате последовательных поражений пролетариата. Но партийный режим не является одним лишь пассивным отражением процессов более глубокого порядка. Партия есть _______________
*1 Каганович проделал, разумеется, в свое время всю политку Сталина вправо. В 1926 году сталинцы наметили ликвидацию Профинтерна путем об'единения с Амстердамом. Из уставов советских профсоюзов было вычеркнуто самое упоминание о Профинтерне. Испугавшись оппозиции, Сталин в последний момент отступил. Каганович успел, однако, прочесть в Харькове доклад, в котором защищал вхождение в Амстердам такими доводами, какие сделали бы честь любому социал-демократу. Но едва книжка с речью вышла в свет, как из Москвы раздался отбой. Тогда Каганович заявил в печати, что... стенографистка плохо поняла его что он собственно совсем в Амстердам не собирался, но что, обремененный трудами, он не проредактировал своей речи. С тех пор Каганович получил дополнительное наименование Амстердамского. живая сила истории, тем более правящая партия при режиме революционной диктатуры. Бюрократизм имеет не бесплотный характер. Его носителем является многочисленная, сплоченная бюрократия с целым миром самодовлеющих интересов. Таким образом, как и многие другие вторичные или надстроечные факторы, партийный режим -- в известных и очень широких пределах -- получает самостоятельную роль. Более того, он становится средоточием всех сдвигов, неправильностей, опасностей, противоречий и ошибок. Он стал сейчас тем звеном общей цепи, через посредство которого только и можно добраться до других ее звеньев. Может быть еще правильнее будет сказать, что партийный режим стал гордиевым узлом, который партии необходимо распутать во что бы то ни стало, чтобы не дать бонапартизму разрубить этот узел мечом.
Альфа.