Следующий документ был опубликован в издательстве «Социализм ва энгелаб» («Социализм и революция») в 1984 г. Написанный в начале 1983 г. Сабером Никбином, в то время — членом Международного исполнительного комитета ОСЧИ (USFI, Объединенный Секретариат Четвертого Интернационала, самым известным лидером которого был Эрнест Мандель), в порядке предсъездовской дискуссии, он представлял взгляды ныне расформированной иранской Социалистической рабочей партии (HKS). Авторы документа были весьма критически настроены по отношению к ОСЧИ, поскольку тот де факто поддержал группировку, питавшую иллюзии в отношении режима Хомейни.
Основываясь на рекомендациях этого документа, МИК ОСЧИ, сразу же после всемирного конгресса этой организации, провел резолюцию, призвавшую к изгнанию из ОСЧИ сотрудничавших с режимом Хомейни сторонников американской СРП (SWP) в Иране, подвергшую публичной самокритике ОСЧИ за его ошибочную позицию по иранской революции и поддержавшую начатый иранскими товарищами проект перегруппировки. По сей день ОСЧИ так и не опубликовал эту резолюцию.
Мы публикуем эту работу, считая, что в ней содержится превосходный анализ процессов, развернувшихся во время революции 1978-79 гг., свергнувшей шахский режим. Написанная товарищами, лично участвовавшими в революции, она дает весьма детальный и точный анализ расстановки классовых сил в Иране в тот период.
Почти пять лет минуло после свержения шахского режима, сегодня основные особенности иранской революции говорят о полной ликвидации революционного движения, начавшегося в 1976-77 гг. и приведшего в феврале 1979 г. к вооруженному восстанию. Результаты ясны: утрата всех завоеваний эксплуатируемых и трудящихся масс, установление порочной диктатуры — еще более варварской, чем во времена правления шаха, возрождение зверств капиталистического «порядка» и реинтеграция иранской экономики в мировую империалистическую систему. Тем же, кто, оправдывая свой отказ порвать с Хомейни, все еще продолжает говорить о „достижениях“ этой революции, предлагаем вместе с нами рассмотреть главные особенности сегодняшней ситуации.
Прежде всего, иранскую революцию отмечает тот факт, что она представляла начало периода прямого вмешательства миллионных масс в определение судьбы общественного устройства. Степень и глубина этого вмешательства не сопоставимы со всей предшествующей историей Ирана а, возможно, в этом отношении, и с любыми другими революциями недавней истории. Иранская революция навсегда останется превосходным примером того, как развитие массового движения способно ниспровергать политическую и военную мощь порочной буржуазной диктатуры.
Кроме того, революционный подъем вызвал многочисленные формы самоорганизации масс. Судьба революции, фактически, зависела от распространения и развития этих органов: рабочих, крестьянских и солдатских шур (советов), окрестных комитетов и т.д. Многие слои населения, ранее в течение длительного периода бездействовавшие, были вовлечены в борьбу; сюда относятся женское движение за равные права, движение угнетенных наций за самоопределение, борьба безработных за рабочие места и социальное обеспечение, студенческое движение за независимость образовательной системы и т.д.
Движение шур, которое, несмотря на все его недостатки, было наиболее существенным из всех и дольше других сопротивлялось атакам контрреволюции, теперь полностью сокрушено. «Юридическая» судьба шур оставлялась предстоящему решению Исламской ассамблеи, которая конституционно ограничила их полномочия, определив их как „исламские“, „консультативные“ и „направленные на сотрудничество“ органы, собиравшиеся при участии боссов и под прямым контролем государства. Если бы они даже возродились, то очевидно, что в таком виде они особо не отличались бы от шахских корпоративных „синдикатов“ — инструментов капиталистических репрессий на фабриках. Однако сегодня по законам исламской республики не разрешаются уже никакие организации рабочего класса.
По своим базовым социальным целям революция была восстанием против несправедливостей шахской «белой революции» и вызванного ею в конце 70-х экономического кризиса. Она немедленно повлекла за собой множество социальных и экономических достижений, важных для огромного большинства масс.
Самое широкое распространение получили захваты рабочими частных и государственных предприятий крупной промышленности, где началось налаживание рабочего контроля над производством и распределением, не превзойденные по своему уровню в недавних революциях в слаборазвитых капиталистических экономиках. Важными признаками революционного периода были конфискация крестьянами наиболее крупных владений, независимое распределение земли деревенскими комитетами, учреждение крестьянских кооперативов и разрыв с «посредниками» — ростовщиками и спекулянтами.
Эти события отмечали динамику продолжвшейся после ниспровержения шахского режима революционной борьбы. Но ни одно из этих завоеваний не удалось закрепить. Сегодня можно уже ясно заявлять, что ни один социальный слой эксплуатируемых и угнетенных не ощущает, что он что-то получил от «революции». Даже самые основные достижения уровня жизни масс, такие как относительный общий рост минимальной заработной платы, сокращение рабочей недели, усовершенствование системы социальных гарантий, жилье для бедных и т.д., были либо разрушены, либо отброшены назад. Вместо этого мы имеем теперь безудержную инфляцию, массовую безработицу, удлиненный рабочий день, большое количество бездомных и как никогда растущее переселение в города из сельской местности. Степень экономической нищеты огромного большинства не подлежит сравнению даже с худшими годами предыдущих трех десятилетий.
Во всех революционных выступлениях в современной истории Ирана в центре политических требований масс всегда стоял вопрос о демократических правах. Февральское восстание принесло многие демократические права, борьбой за которые отмечена вся история политических движений за последние 80 лет.
Впервые иранские массы пользовались основными правами свободы слова и организации, правом участвовать в политической деятельности, правами на демонстрацию и забастовку, правом выбирать должностных лиц и т.д. Все эти завоевания также были жестоко подавлены. Они не существуют даже на уровне так называемой «новой революционной» исламской конституции. Существующий уровень демократических прав, действительно осуществляемых или признаваемых государством, сопоставим, разве что, с существовшим до начала 20-го века.
Единственное «право», признаваемое клерикальными правителями, это — право каждого безоговорочно подчиняться деспотическому правлению мулл. Особенности репрессивной формы „республиканского“ государства теперь позволяют новым, находящимся у руля, буржуазным фракциям вмешиваться даже в частную жизнь граждан. Во что массам позволительно верить или одеваться, что можно есть и что пить — все решает государство. Центральное требование иранской революции — представляющее волю масс подлинно демократическое учредительное собрание — реализовано не было.
Вместо суверенитета народа мы имеем теперь Совет стражей, назначаемый духовенством, которое может аннулировать любые решения, если усмотрит в них противоречие законам ислама. На самом деле, едва ли за последние сто лет Иран управлялся более недемократично, чем сегодня. Без сомнения, исламское государство — намного более репрессивное, чем обычная капиталистическая диктатура, это ярко проявляется в отношении в Иране к женщинам. Реакционные религиозные атаки на большинство основных прав женщин нельзя объяснить простым следствием кризиса капитализма. Они имеют под собой гораздо больше, чтобы связывать их с определенным клерикальным руководством и его отсталой идеологией.
Существующий режим, сменивший шахскую диктатуру и захвативший все бразды правления, оказался более готовым и лучше приспособленным к развязыванию против угнетенных и трудящихся масс самых варварских по своей жестокости репрессий.
Историческая задача иранской революции — демократизация государства — была отодвинута режимом, который даже в своем демагогическом «юридическом» выражении открыто утверждает, что вся власть покоится в руках одного человека, полностью выведенного из-под всяких форм гражданского контроля. В исламской „республике“ Хомейни никакой представительский орган не может принимать никакого решения, противоречащего его пожеланиям, как главного факиха (верховного муллы). Он может устанавливать, кому быть кандидатом на выборах, аннулировать фактические результаты любых выборов, менять и изменять любые социальные или политические институты, контролировать и распределять все социальные ресурсы, как ему нравится, и т.д.
Вместо монархической диктатуры, сегодня в Иране установлена клерикальная диктатура, имеющая по ее утверждению гораздо большую, чем неограниченный абсолютизм, «божественную» власть. Отделение мечети от государства, бывшее первейшим требованием движения за демократию на протяжении более чем столетия, теперь отодвинуто на даже большую недосягаемость, чем это было до конституционной революции 1907-09 гг. Капитализм в период своего роста в Иране при династии Пехлеви вынужден был изъять некоторые государственные функции из рук шиитского духовенства, теперь, чтобы подавить революцию, он сам обратился к теократической форме правления. Исламская республика — ни что иное, как такая форма правления, при которой клерикальная секта, рассматривающая себя вне „земного“ контроля масс, объявляется высшим правителем судьбы общества.
Сверхцентрализованное государство, созданное при помощи империалистических держав после русской революции, чтобы блокировать проникновение большевизма, опиралось на систему национальных привилегий фарси и полного подавления национальных прав остальных национальностей. Исламские правители заявили, что Иран не признает священности ни границ, ни наций, однако, уверенно следуя по пути Пехлеви, также далеки от предоставления угнетенным нациям в Иране прав, в которых они заинтересованы. Любая победа этих наций в борьбе за свои национальные права рассматривается как большая угроза централизованному государственному аппарату. Иранские курды, героически защищающие свое право на самоопределение, находятся под угрозой полного физического уничтожения. От военной оккупации курдских районов режим Тегерана сейчас «продвинулся» к принудительному выселению целых общин при помощи систематических бомбардировок деревень и уничтожения посевов, которые приводят к запустению целых областей.
Несмотря особую на важность, придаваемую государством так называемому идеологическому аппарату, репрессивные инструменты государства также выросли до пугающих размеров.
Разрушение шахской тайной полиции, армии, военных судов и т.д. было самими ближайшими целями революционного движения. Еще до фактического ниспровержения шахского режима, его репрессивные органы слабели и распадались под ударами массовых выступлений. Пять лет спустя, однако, все они были не только практически восстановлены в своей дореволюционной силе, но и, сверх того, были дополнены новыми даже более мощными инструментами репрессий, получившими легитимность в качестве «ростков революции».
Помимо восстановленных армии и тайной полиции, сейчас имеется целая сеть так называемых «революционных учреждений» (наадов), несравнимых в своих зверствах ни с чем, что существовало прежде. Армия исламских пасдаранов (стражей), имамские комитехи (квартальная полиция), исламские анджоманы (действующие на каждой фабрике и в каждом учреждении ассоциации), исламских суды, военизированные формирования Хезболлы (сторонников «Партии Бога») и т.д., в совокупности, проводили невиданные в недавней истории где-либо в мире репрессии. Всякая оппозиция „единству слова“ (слова Хомейни) для преступника может окончиться казнью. Только за последние два года исламский режим казнил в 50 раз больше социалистов, чем шахский режим за 30 лет своего правления. Число политических заключенных увеличилось, по крайней мере, десятикратно, чаще всего они содержатся без каких-либо обвинений и без какой-либо информации об их местонахождения. В плане морального, психологического и физического уничтожения политических оппонентов, режим Хомейни едва ли не превзошел Гитлера.
Огромные размеры и власть государственной бюрократии были центральным пунктом народной борьбы в Иране. Во время правления шаха ее размеры выросли до беспрецедентного уровня (почти 1,5 миллиона). Огромнейшая часть общественного богатства фактически непродуктивно проедалась этой бюрократией. Многие институты были созданы только для того, чтобы «официально» узаконить поборы для „социальной базы“ диктатуры. Сегодня размер этой сидящей на шее масс бюрократии более чем удвоился. Интеграция инструментов клерикального правления в реконструированный буржуазный государственный аппарат привел к созданию одной из самых крупных среди отсталых стран бюрократий. Более 1,8 миллиона „обычных“ государственных служащих теперь дополняет клиентская база более 1,3 миллиона платных наемников режима. Кроме того, в дополнение к так называемой „массовой революционной базе“ режима (состоящей из более 200,000 пасдаранов, 300,000 членов комитетов и других, более вольных, ассоциаций, наподобие отрядов ополчения басидж или исламских анджоманов), большая часть шиитского духовенства со всеми своими прихлебателями и служителями мечетей теперь также или прямо оплачивается государством, или косвенно живет за счет доходов национализированных отраслей промышленности.
Сегодняшняя экономическая ситуация в Иране абсурдна: несмотря на то, что нефтяные доходы вернулись на свой высокий уровень (в прошлом [1982] году — 23 млрд долл), многие из самых откровенных коррупционных потоков аппарата шахской военной полиции пресечены, реальные расходы на развитие снизились до пятой части дореволюционного уровня, поскольку различные «благотворительные» фонды мулл забирают вдвое больше для поддержки благосостояния духовенства и его прихвостней.
Специфической особенностью этой революции, по сравнению с бывшими в Иране ранее, можно считать ее очевидный антикапиталистический социальный характер. Громаднейшая часть национального капитала после революции была экспроприирована. Пять лет спустя, более 60 процентов иранской крупной промышленности остаются «национализированными». Подавление массового движения и восстановление бюрократического государственного аппарата, однако, быстро создало необходимые условия для возврата капиталистического „порядка“, более жестокого, более коррумпированного и более отсталого, чем прежний. Новый слой капиталистических спекулянтов пришел на смену шахскому окружению. Этот слой, при поддержке духовенства (с которым он имеет политические и социально-семейные связи) и посредством государственных каналов, быстро скопил огромное богатство. Этот новый капиталистический правящий класс, крайне отсталый по своим взглядам, вышел из базарных торговцев и отличается склонностью к накопительству и спекуляции. „Быстрая прибыль“ — вот девиз этой новой „национальной“ буржуазии. Ее ни сколько не смущают варварские формы накопления, которые она использует, стремясь заполучить то, что ей было не доступно при шахе.
Дефицит важнейших потребительских товаров, безудержная инфляция и сверхэксплуатация рабочих и крестьянской бедноты — единственные примечательные характеристики «новой» исламской экономики. Под знаменем ислама худшие черты отсталого иранского капитализма стали неприкосновенными „священными“ законами. Предложенный новый трудовой кодекс, решая вопрос о продолжительности рабочего дня, не связывает капиталистам руки, лишь бы только рабочий лично согласился на него в „контракте“. Учитывая более 4 миллионов безработных, этот факт означает одно: капитализм может выкачивать из разобщенных рабочих столько прибыли, сколько сможет. Комитет на каждой фабрике, в котором представители боссов и министерства труда заседают вместе с „представителями“ рабочих (не избираемыми ими свободно), может по требованию боссов разорвать даже этот так называемый „контракт“. Никакая форма коллективных переговоров не признается исламской.
Совет стражей исламской конституции объявил и капиталистическую, и земельную частную собственность священной и не подверженной каким-либо ограничениям. Громко заявленные, но ограниченные законы земельной реформы, предусматривавшие принудительное отчуждение земли у крупных землевладельцев в пользу безземельных крестьян, были поэтому аннулированы, как противоречащие исламу. В настоящий момент принудительное вытеснение крестьян с земли, которую они захватили после революции, уже более или менее завершено. Там, где это оказалось не возможно, им было навязано соглашение о разделе урожая, напоминающее о временах до шахской земельной реформы.
Другой столь же демагогический проект национализации внешней торговли превратился в закон, облегчающий монополию не только внешней, но также и внутренней торговли для группы лояльных режиму капиталистов. Быть пожалованным лицензией на импорт и разрешением вести обмен с заграницей — вернейший путь стать членом правящей капиталистической клики. Выгоды от различия между «официальными» обменными курсами и фактическими рыночными ценами уже сами по себе могут превратить деклассированного торговца в магната.
Исламский режим Хомейни, несмотря на недовольство, которое у него может быть к какой-то определенной группе капиталистов, ежедневно доказывает, что он находится на службе частной собственности и классовых норм, основанных на эксплуатации большинства горсткой реакционных спекулянтов. Уж что-что, а концентрация собственности и степень эксплуатации сегодня выше, чем когда-либо прежде.
Много внимания привлекла антиимпериалистическая риторика иранского режима. Действительность показывает, однако, что сегодняшняя экономическая, политическая и военная зависимость от империализма, если не больше, то и не меньше, чем прежде. Исламские правители показали, что для того, чтобы остаться у власти, они готовы быть послушны настолько, насколько это необходимо, и платить такую высокую цену, какая может потребоваться.
Из всех неравноправных и репрессивных секретных соглашений, которые режим Пехлеви подписал с различными империалистическими державами, только одно, бывшее известным публике и очень ненавистное, новый режим действительно объявил аннулированным. Даже в этом случае действительное содержание соглашения все еще ждет своего опубликования. Гораздо больше иранский режим сделал для поддержки американского империализма. В то же самое время, он также отменил другое, полностью отличающееся соглашение — договор 1921 г. с Советским Союзом.
За весь иностранный капитал, который ему пришлось национализировать, исламский режим предоставил щедрые компенсации, несмотря на тот факт, что большинство компаний оставались должны иранским банкам во много раз больше. Он также полностью списал так называемые «ссуды», которые шах вынужден был давать американским друзьям. Только это составляет 9 млрд долларов. Он не настаивал всерьез на своих требованиях от США оружия на 20 млрд долларов, деньги за которое уже были выплачены шахом. Он сдался перед непомерными требованиями многих американских компаний, включая Chase Manhattan Bank, задолжавший Ирану 3 млрд долларов. Также предполагается, что только за захват американского посольства в Тегеране „антиимпериалист“ Хомейни заплатил до 9 млрд долларов.
Стоимость иранского импорта из главных империалистических стран вернулась на свой самый высокий уровень, который был при шахе. Теперь он составляет более 90 процентов от общего количества, наибольшая часть которого приходится на сырье и основные продукты питания, а не на машины. Совместные с империалистами предприятия вновь процветают. Почти все без исключения потребительские товары производятся в Иране по лицензиям международных монополий, оплачиваемым как и при шахе. Все, что изменилось, это — названия на этикетках.
Многие иностранные капиталисты открыто заявляют, что рады возможностям доступных в Иране огромных и быстрых прибылей. Единственное, что сдерживает прямое вовлечение империалистических стран на низшем уровне, — все еще нестабильная политическая ситуация, особенно из-за ирано-иракской войны.
Зависимость режима Хомейни от поставляемого империализмом оружия — сегодня хорошо известный факт. Кроме обычных американских и западноевропейских поставщиков, к списку были добавлены Израиль, ЮАР и Южная Корея. Сегодня не секрет, что даже во время «кризиса с заложниками» поток американского оружия не останавливался.
Лучший индикатор внешней политики иранского режима — его международные альянсы. Каждая конкретная мера, предпринятая им на международной арене, оставляя в стороне пустую риторику, была направлена на защиту интересов реакции. Он открыто предложил Турции и Пакистану единый антикоммунистический фронт. Иранский режим уже сотрудничает с этими военными диктатурами в подавлении курдского и белуджского движений. Он предложил этим двум самым важным союзникам американского империализма выгодные торговые сделки, чтобы подтолкнуть их к возобновлению старого соглашения, существовавшего между тремя странами при шахе.
Политика «ни Восток, ни Запад» в применении к Ближнему Востоку означала сближение иранской политики с интересами некоторых империалистических держав, несмотря на свои противоречивые аспекты. В рамках движения неприсоединения она согласуется с антикоммунистическим блоком.
Тем не менее, некоторые мелкобуржуазные националистические фракции иранского режима, параллельно с глубокой ненавистью к коммунизму и СССР, распространяли призыв к невмешательству США в регионе и отвержению всех «западных ценностей», включая демократию. Результатом этой тенденции стали агитация и кампания против „Большого Сатаны“ (США) и его союзников на Ближнем Востоке, имевшие влияние на некоторые антиамериканские действия Саудовской Аравии и некоторых эмиратов Залива, в особенности же — в Ливане. Однако, их следует рассматривать, главным образом, в контексте создания пространства для маневра, и их локальный эффект также был прямо реакционным и прокапиталистическим.
Последнее облачение режима Хомейни в антиимпериалистическую мантию — его «священная война» против иракского режима, который представляется орудием американского империализма и сионистской марионеткой. Эта война, однако, больше всего служит интересам США и Израиля, которые непосредственно или через посредников поставляют Ирану оружие, боеприпасы и запасные части. Военное присутствие американского империализма в регионе напрямую связано с этой войной.
Благодаря режиму Хомейни, США построили в регионе четыре военные базы и открыто проводят в Заливе объединенные военные маневры с реакционными эмиратами. Война была также инструментом усиления Израиля, ставшего после ниспровержения шахского режима единственным стратегическим союзником американского империализма.
Консолидация буржуазного государства в Иране и политическое укрепление иракского баасистского режима — два результата войны. Уничтожение человеческих жизней и экономических ресурсов глубоко ослабило обе страны, в то же время империализм пожинает выгоды. Поэтому оба режима обеспечиваются достаточной поддержкой для продолжения войны, однако, ни одной из сторон не будет позволено получить решающее превосходство.
Четыре года войны в корне изменили равновесие сил в регионе в пользу американского империализма. Иранский режим в настоящее время — его главный инструмент. Интересы Хомейни в этой войне ясны. Милитаризация социальной жизни, оправдание для подавления всех законных требований масс, консолидация внутри режима самых циничных фракций и, что важное всего, возврат к положению зависимого капиталистического режима под прикрытием необходимости получения помощи из всех возможных источников.
Факты текущего момента [1983 г. — прим. ред.] в Иране показывают, что революционное массовое движение спало и оказалось неспособно противостоять контрреволюции, которая полностью захватила власть, опираясь на реконструированное и еще более грозное репрессивное буржуазное государство. Эти факты показывают, что новый режим быстро создает все необходимые условия для восстановления еще более коррумпированного и эксплуататорского порядка, включенного в мировую империалистическую систему.
Как пришла иранская революция к такому результату?
Новоустановленная контрреволюция фактически вышла из самой революции. Это — особенность иранской революции 1979 г. Именно те силы, которые претендовали на руководство февральским свержением, ныне установили тотальный контроль репрессивного государства и утверждают контрреволюционные интересы иранской буржуазии и мирового империализма. В этом не должно быть никакого сомнения. Империалисты, изгнанные буржуазные фракции, внутренние силы прежней диктатуры, имеют возможность вмешиваться и влиять на развитие событий в Иране только косвенно — через руководство Хомейни. Сам же он является, как и являлся все это время, лидером контрреволюции.
Поэтому поддерживать исламский режим из за его якобы неприязни к империализму, для революционеров означает совершать серьезную ошибку. Логика такой позиции неизбежно вела бы к капитуляции перед лицом действительно существующей и активной теперь контрреволюции. Дорога реальной борьбы против империализма проходит через ниспровержение этого режима, не просто потому что этот режим преграждает дорогу революции, а потому что он самими империалистами фактически установлен, охраняется и поддерживается.
Исламский режим — не просто один из буржуазных националистических режимов, который пришел к власти в результате национально-освободительной борьбы, хотя и непоследовательная (из-за своего классового характера), но «антиимпериалистическая» сила; это — фактическая контрреволюция, направленная против революции, которая должна была и могла иметь результатом первое в Азии подлинно рабочее государство. Если же кто-то берется утверждать, что этот режим представляет угрозу империализму, ему придется также доказать при этом, что не империалисты получают главную выгоду от контрреволюции, или заявить, что иранский режим не является активным представителем этой контрреволюции в Иране.
Говорить, что, так как режим «вышел из революции» и еще не свергнут империализмом или монархической буржуазией, то, следовательно, революция все еще продолжается, хотя и в извращенной форме, значит совсем не принимать во внимание факт, что само учреждение этого режима представляло собой первую, а возможно даже решающую, победу контрреволюции. Руководила этим фракции Хомейни, и теперь, когда эта фракция сконцентрировала в своих руках всю власть, мы обязаны заявить, что контрреволюция победила, и что ее силы вышли из руководства революции.
Также теперь абсолютно ясно и вполне подтверждается документами, что высшие армейские круги, тайная полиция и бюрократия пошли за Хомейни задолго до февральского восстания. Американский империализм также самолично вмешался, чтобы способствовать мирному урегулированию разногласий между руководителями вооруженных сил и буржуазно-клерикальным руководством, не говоря уже о многих крупнейших буржуазных предпринимателях, предоставлявших Хомейни огромные денежные суммы для организации его «руководства».
Учитывая широту массового движения и его радикализм, единственный способ, которым буржуазной контрреволюции было возможно победить революцию, заключался в том, чтобы «присоединиться» к ней. Это было возможно сделать только поддержав какую-то фракцию в оппозиции шаху, которая могла бы гарантировать ту или иную степень контроля над массами. Это было одним из важных факторов (если не самым важным) появления Хомейни во главе массового движения.
Причины, почему шиитское духовенство, и в особенности фракция Хомейни, хорошо подходили для этой задачи, должны быть очевидны. Духовенство всегда было важным институтом государства, хорошо подготовленным для защиты классового общества и частной собственности. В конце концов, шиитская иерархия была главной идеологической опорой государства. Сам Хомейни был выходцем из фракции, которая уже доказала свою лояльность правящему классу помощью во время переворота 1953 г.
Оно было также наименее ненавистным инструментом государства, потому что оно само не было структурной частью того, что поддерживало. В отличие от католической церкви, оно всегда держалось на расстоянии от государства. Особенно в период капиталистического развития, наступивший после «белой революции», когда духовенство было низведено до второстепенного положения. Вот почему фракция, выросшая внутри иерархии, вынуждена была находиться в оппозиции к шахскому режиму. Теперь это можно было использовать как пропуск в массовое движение.
Учитывая слабость буржуазной политической оппозиции, не имевшей свободы действий при шахе, духовенство, с его общенациональной сетью мулл и мечетей, обеспечило мощный надпартийный инструмент, необходимый для «организации» и канализации спонтанного массового движения. Он мог также обеспечить нечто вроде популистской идеологии, необходимой грубым радикальным требованиям масс и объединяющей их вокруг скрытой буржуазной программы.
Учитывая доминирование на ранних стадиях массового движения городской мелкой буржуазии и выходцев из деревни, призывы духовенства к «исламскому правосудию», „исламской экономике“, „исламской армии“ и „исламскому государству“ немедленно нашли желаемую массовую базу.
Отрицать поэтому даже сегодня, что контрреволюционный драйв Хомейни соответствовал его усилиями встать во главе революции, означает идти против всех фактов, доподлинно известных теперь миллионам иранцев. Отрицать также, что с самого начала этому помогали правящие классы и их империалистические покровители, означает неправильно понимать основное направление событий иранской революции.
Таким образом, полнейшая мистификация — характеризовать иранскую революцию как «народную антиимпериалистическую революцию, возглавленную буржуазными националистическими силами». Она совершенно упускает спечифическую контрреволюционную роль буржуазии и ее политических инструментов в революции.
Политический и экономический кризис 1976-78 гг., который подготовил сцену для массовых волнений, представлял из себя сумму различных и противоречивых факторов. Рядом с массовым движением протеста против зависимой капиталистической шахской диктатуры также были важные трещины в буржуазии в целом, как внутри прошахских слоев, так и между сторонниками и противниками шаха.
Фракции буржуазной оппозиции шахской власти трансформировались, по мере роста и углубления революционного кризиса: во-первых, существовало движение верхушки «модернистской» буржуазии за реформу шахского государства изнутри, ограничение абсолютной власти королевской семьи и определенную модернизацию капиталистического государства. Эти реформы были необходимы для дальнейшего капиталистического развития.
Эта фракция сформировалась внутри единственной шахской партии (Растахиз — «Возрождение») еще до революционного кризиса. Она пользовалась поддержкой высших слоев технократии и бюрократии в Иране и влиятельных групп американского истэблишмента. По мере углубления кризиса, эта фракция становилась все более и более открытой в своей оппозиции шаху. Она начала использовать угрозу массового движения как рычаг в своей торговле с шахом. Отставка правительства Ховейды и формирование кабинета Амоузегара было уступкой этой фракции.
Развитие массового движения, однако, выдвигало на первый план других буржуазных оппозиционеров.
Эта фракция знала: для того, чтобы сыграть на кризисе, необходимо сделать ставку на буржуазных политиков, наименее связанных с шахской диктатурой. Никаким другим способом она не могла надеяться на какую-то степень поддержки в массовом движении. Реанимацию трупа назвали «национальным фронтом», и возвышение недавно созданных буржуазных либеральных группировок (например, Радикального движения) было связано с этой тенденцией.
Была также оппозиция шаху внутри более традиционных секторов буржуазии (крупные базарные торговцы и мелкие и средние капиталисты из более традиционных секторов промышленности).
«Белая революция» и некоторый капиталистический рост, который за ней последовал, также обогатили эти слои. Однако, так или иначе, они отодвигались от главных, поддерживаемых государством, источников накопления капитала монопольное положение в производстве потребительских товаров по иностранным лицензиями, следовательно, от правящего класса.
Структурный кризис иранского капитализма в середине 1970-ых привел к обострению атак шахского государства на эти слои, которые все еще контролировали часть внутреннего рынка. За счет их ослабления монополиям позволили решать их проблемы, вызванные кризисом перепроизводства. Потребительские товары, ориентированные на индустриализацию и технологически зависимые от нее, означали усиление бюрократического контроля государства на внутреннем рынке.
Для этих слоев оппозиция власти шаха была вопросом жизни и смерти. Они никоим образом не могли быть удовлетворены теми реформами, которые предлагали другие фракции. Они требовали более радикальные перемены в структурах власти. В то время как реформистские фракции решительно выступали против каких-либо радикальных перемен, способных поколебать власть правящего класса в целом, интересам этой фракции радикальные требования никак не вредили, и она требовала, самое малое, свержения шахского режима.
По мере роста массового движения стало очевидно, что эта фракция может иметь существенное преимущество перед другими. Через традиционные каналы базарной экономики, она могла привлечь поддержку городской мелкой буржуазии и огромной массы городских бедняков, связанных с нею. Эта фракция имела, кроме того, множество связей в могущественной шиитской иерархии. После «белой революции» традиционная буржуазия и шиитское духовенство все более и более сближались.
Важный урок, извлеченный буржуазией из поражения 1953 г., гласил, что без исламской идеологии и поддержки мулл, ничто не может гарантировать достаточную массовую поддержку, позволяющую изображать из себя реальную альтернативу шаху и левым. «Движение свободы» Базаргана и Талегани представляло эту тенденцию. Этой „партии“ теперь предоставлялась возможность спасти буржуазию в момент ее кризиса.
Формирование кабинета Шарифа Эмами подвигло шахский режим также учитывать эту фракцию во всех предоставляемых им уступках. «Правительство национального примирения», как оно себя назвало, не могло, однако, ни удовлетворить обе буржуазные фракции, ни подавить массовое движение, которое к тому времени вновь ожило благодаря постепенно развивающейся всеобщей забастовке.
В этот период Хомейни был популярен, потому что казалось, что он последовательно призывает к ниспровержению шаха. Но в то же самое время он готовился достичь соглашения с режимом. Фактически именно в этот период при помощи влиятельных сил в самом режиме Хомейни устанавливал свое «руководство» над массовым движением. К сентябрю 1978 г. достигнутая степень контроля сделала возможным компромисс в верхах. Ему положило конец развитие всеобщей забастовки.
Таким образом, готовилась почва для открытия предреволюционного периода с сентября 1978 г. до февраля 1979 г., отмеченного дальнейшей изоляцией шахского режима, деморализацией армии и полиции, радикализацией масс и полным параличом всего буржуазного общества из-за очень эффективной всеобщей забастовки.
Американский империализм и прошахская буржуазия теперь были вынуждены пойти намного дальше в предоставлении уступок массовому движению. Удаление со сцены шаха и учреждение правительства Бахтияра в то время и само по себе было очень радикальной уступкой со стороны диктатуры. Была надежда усилить таким образом реформистскую фракцию, которая уже выглядела более приемлемой, и тем принудить к компромиссу более радикальную фракцию. Но время компромиссов уже было упущено. Массовое движение приобрело чрезвычайную уверенность в своих силах, и преобладало настроение не соглашаться ни на что меньшее, чем полное изгнание шаха. Кроме того, всякий политический деятель, пытавшийся достичь компромисса с шахом, немедленно терял всякую поддержку. Фактически, от Бахтияра вынужден был отвернуться даже Национальный фронт.
Это объясняет так называемую «непримиримость» позиции Хомеини. Осуждая Бахтияра (с которым его представители в Иране, тем не менее, вели секретные переговоры) и поддерживая массовое движение, он усиливал свое влияние сразу в обеих фракциях буржуазной оппозиции. Наиболее популярных фигур в этих фракциях он вынуждал принимать свое „руководство“ и препятствовал достижению ими каких-либо компромиссов без его участия.
Военные круги и империалисты к этому времени также были готовы отказаться от многого. В армии росло беспокойство. Сторонники жесткой прошахской линии готовили переворот против Бахтияра. Это бы полностью разрушило армию, а с ней и последнюю надежду буржуазии на удержание власти.
Становилось очевидно, что компромисс с Хомейни достигнут. И это было именно так. В Тегеране прошли секретные переговоры между Бехешти и Базарганом с одной стороны и главами армии и тайной полиции — с другой. Арбитром выступил американский представитель генерал Хайзер, чьей задачей было гарантировать исполнение армией обязательств своей стороны сделки. Главные слои правящего класса развитием событий, при поддержке администрации Картера, вынуждены были пойти на раздел власти с оппозицией. Была надежда на гладкий переход власти к правительству Базаргана.
Базарган появился как приемлемая альтернатива, потому что он был единственным, кто мог создать коалицию, включающую обе главные буржуазные фракции и в то же самое время тесно связанную с руководством Хомейни, к тому времени все более набиравшим силу. Хомейни также вынужден был принять такой поворот, потому что это обеспечивало ему лучшее покрытие его собственных планов приведения к власти духовенства.
Тогда духовенство еще не могло открыто выдвигать какие-либо претензии на политическую власть. Хомейни, чтобы уменьшить опасения буржуазии и держать открытой для массового движения свою собственную кандидатуру, непрерывно заверял всех, что, как только шах уйдет, он вернется в Кум и продолжит исполнение своего «религиозного долга». Таким образом, Хомейни позволили возвратиться в Иран из изгнания, и назначенное им временное правительство готовилось принять власть у Бахтияра.
Февральское восстание, однако, в эти планы не входило. Некоторые сохранявшие верность сторонники шаха из числа руководителей вооруженных сил, выступавшие против поддерживаемого США компромисса, попытались изменить ход событий, организовав военный переворот. Он немедленно вызвал массовый протест и восстание, которое Хомейни поначалу не поддержал. Но потом его силы вынуждены были присоединиться, потому что иначе они рисковали полностью потерять контроль над массовым движением, а с ним и всякую надежду на спасение государственного аппарата.
Единственный способ подавить восстание заключался в том, чтобы его «возглавить». Армейское руководство и бюрократия были готовы заверить Хомейни и его Революционный исламский совет в своей преданности, так как он один мог спасти их от восставших масс. Так возникло временное революционное правительство Базаргана, как его назвали, сменившее Бахтияра. Благословение Хомейни, таким образом, гарантировало учреждение нового капиталистического правительства через голову масс. Следовательно, очевидно, что так называемое „руководство иранской революции“ с самого начала играло роль инструмента буржуазной политической контрреволюции, используемого сверху, чтобы откатить назад достижения масс и, насколько позволяло соотношение социальных сил, спасти буржуазный государственный аппарат. Правящий класс еще не находился в положении, позволившем в скором времени прибегнуть к репрессиям.
Хомейни, однако, оказывал все эти услуги не для того, чтобы играть вторую скрипку. Он просто выжидал более благоприятного момента, чтобы забрать всю власть сразу. Он представлял фракцию духовенства, выступающую за установление порядка, при котором шиитская иерархия могла бы играть наиболее существенную роль со времен Мосаддыка. Эта фракция, при участии тогдашнего главы тайной полиции, в начале 1960-ых сделала попытку прийти к власти, но потерпела неудачу. Теперь история предоставляла возможность, упустить которую было нельзя, особенно учитывая тот факт, что буржуазный класс был чрезвычайно ослаблен, и едва ли мог оказать какое-то сопротивление. Последний, с одобрения империалистических хозяев, сам обратился к духовенству, чтобы спасти себя в момент опасности, поделившись властью. То, что происходило потом, в послереволюционный период, можно понять только принимая во внимание претензии духовенства на власть.
Сначала духовенство не имело необходимых инструментов для осуществления власти. Фракция Хомейни не имела гегемонии даже в шиитской иерархии. Многие клерикальные лидеры выступали против участия духовенства в политике. Нельзя было положиться и на существующие в государстве учреждения, так как они были совершенно непригодны для господства клерикалов. Среди других причин можно упомянуть, что бюрократия так или иначе вся была против клерикального правления. Даже премьер-министр, считающийся самым «исламским» из всех буржуазных политиков, сопротивлялся любым попыткам мулл контролировать государственные функции. Таким образом, был необходим период подготовки.
При прямой поддержке Хомейни, эта фракция сперва организовала политическую партию — Исламскую республиканскую партию. Это было представлено просто как формирование еще одной новой партии среди других. Потом, однако, эта партия вытеснила все остальные и позже заняла место единственной шахской партии. Через сеть прохомейнистски настроенных мулл она установила совершенную организацию местных комитетов и подразделений пасдаранов, при необходимости готовых оказывать правительству помощь для поддержания правопорядка и сопротивления монархической контрреволюции.
Также, для наказания шахских прихвостней были учреждены Революционные исламские суды. Эти суды вскоре казнили некоторых из наиболее ненавистных представителей старого режима, но только для того, чтобы спасти большинство из них от гнева масс. Имамские комитеты, армия пасдаранов и исламские суды, быстро сменили шахский репрессивный аппарат.
Все эти шаги изначально поддерживались буржуазией, которая понимала, что только путем этих мер она может надеяться закончить революцию и начать «период реконструкции». Новообразованные „революционные институты“ хорошо служили правительству Базаргана, постоянно заверяя его в своей преданности. Позже, однако, они стали инструментами духовенства для отстранения буржуазных политиков от рычагов власти и косвенного контроля над государственным аппаратом.
Также Хомейни настоял на скорейшем проведении референдума о характере режима, который должен прийти на смену шахскому: монархия или исламская республика? Несмотря на ворчание буржуазных политических деятелей, они вынуждены были пойти на этот недемократический метод определения судьбы государства, потому что другой альтернативой был бы созыв обещанного учредительного собрания. Выборы такого собрания в продолжение революционного периода, конечно, предполагали бы многие угрозы для буржуазного правления.
Референдум был, таким образом, проведен, и, конечно же, большинство проголосовало за исламскую республику. Муллы знали, что массы ни за что не проголосуют за монархию! Так и случилось, 98 процентов людей проголосовали за исламскую республику, следовательно, учредительное собрание подменялось собранием «экспертов» (хебреганов), опирающихся на исламский закон. Небольшое собрание, к тому же состоящее из мулл, разумеется, по решению большинства внезапно издало конституцию, предоставляющую Хомейни, как главному эксперту, диктаторские полномочия.
Статья о велаят-э факих (правлении верховного муллы) вызвала сопротивление буржуазных политиков, но духовенство протащило ее демагогическим обращением к антиимпериалистическим чувствам масс при помощи подконтрольной массы, мобилизованной на протест возле американского посольства. Массам заявили, что теперь, когда мы стоим перед лицом «этой главной угрозы от Большого Сатаны», мы должны все проголосовать за исламскую конституцию. Набрав менее 40% голосов, она стала, однако же, новой конституцией.
Итак, клерикальная фракция Хомейни, сотрудничая с различными буржуазными группировками ради объединения усилий правящего класса для предотвращения полного разрушения буржуазного государства и уведения в сторону и подавления иранской революции, в то же самое время непрерывно усиливала собственное влияние и пыталась подчинить другие фракции своей власти. Она использовала выгоды своего положения в массовом движении для того, чтобы обходить буржуазное государство всякий раз, когда этого требовали ее фракционные интересы. Но она также создавала новый репрессивный аппарат, который постепенно, по мере решения в свою пользу соперничества с другими фракциями, интегрировался в государство.
Несмотря на хомейнистскую исламскую контрреволюцию, революционное массовое движение после ниспровержения шахского режима развивалось и расширялось. То, что у Хомейни оказались собственные замыслы и он уже обслуживал буржуазию, разумеется, не удерживало массы от выдвижения своих собственных требований. Обладание Хомейни абсолютным влиянием на массы — еще один миф иранской революции.
Факт, что Хомейни никогда не соглашался ни на какие свободные выборы, даже сразу после восстания, бывшее для него периодом наивысшей популярности, говорит о том, что он сам не верил этому мифу. Конечно, у него и в самом деле была массовая база, и ее сплоченное ядро было лучше всего организованым и самым активным отрядом масс. Но из этого никак не следует, что этот отряд представлял все массовое движение.
В подавляющем большинстве революционные массы знали, зачем они выступили против шаха, и что может удовлетворить их нужды. Опыт самой революции также показал им их собственную силу и необходимость организации. Даже когда они уже подчинялись руководству Хомейни, силой установленному еще до восстания, у них все еще были собственные планы.
Крайне упрощенно изображать массовое движение имеющим однородно запутанное сознание, переполненное иллюзиями в Хомейни. Вопреки Хомейни, рабочие организовывали шуры (советы), выбрасывали капиталистов и их менеджеров, в том числе и назначенных имамским правительством. Крестьяне захватывали землю, вопреки требованиям ожидать решения Революционного совета. Несмотря на открытые репрессии нового режима, начали организоваться национальные меньшинства. В прямой оппозиции к Хомейни, женщины выходили на демонстрации за равные права. Студенты захватывали образовательные учреждения, вопреки призывам «лидеров» вернуться к занятиям. Несмотря на обращение лично Хомейни, массы не отдавали оружие. Солдаты сопротивлялись попыткам нового режима распустить их шуры и самостоятельно начали чистку армии от старых офицеров.
Уже через несколько недель после восстания, во многих городах организовывались массовые, оппозиционные назначенному Хомейни правительству, демонстрации. Первая левая первомайская демонстрация в Тегеране вывела на улицы более 300 000 человек. В течение первых нескольких месяцев массам казалось, что силой левее руководства Хомейни способны стать более близкие их стремлениям федаины и моджахедины. Эти группы стремительно наращивали массовую базу — в отдельных важных отрядах масс если не более многочисленную, то, по крайней мере, сопоставимую с той, которая была у Хомейни в рабочем классе. Даже буржуазные либеральные группировки поначалу обладали значительной базой.
Таким образом, у левых, бесспорно, была массовая поддержка. До сих пор за режимом, несмотря на все его махинации, в действительности никогда не было большинства. Кроме первых президентских выборов, все другие выборы, организованные исламским режимом, бойкотировали более 60% электората.
К лету 1979 г. Хомейни потерял всякую поддержку среди угнетенных наций (то есть большинства населения) и в густонаселенных северных провинциях. Во всех главных индустриальных центрах, таких как Тегеран и Ахваз, поддержка у Хомейни была минимальной. Среди студентов новый режим мог рассчитывать на поддержку лишь 10-15 процентов. Подобная же ситуация была среди низшего армейского состава.
За шесть месяцев до изгнания президента Бани Садра на демонстрацию в Тегеране вышли более 2 млн человек, бросивших вызов хомейнистским силам, в то время как Бехешти на альтернативный митинг смог вывести меньше 150 000. В первом раунде выборов в Меджлис, когда Хомейни находился на вершине антиимпериалистической демагогии и несмотря на манипуляции, с помощью которых контролировались избирательные участки, левые самостоятельно собрали более 1,5 млн голосов. (К этому можно добавить еще 2 млн голосов моджахединов.) Массы действительно имели иллюзии насчет Хомейни, но не долго, и никогда этого нельзя было сказать о большинстве принимавших участие в борьбе слоев; даже сам режим вынужден был признать, что он не полагается на поддержку большинства рабочих, беднейших крестьян, национальных меньшинств, женщин, солдат, студентов и т.д.!
Слабость революционного массового движения была в другом, а именно в том, что оно немедленно раскололось по вопросу об отношении к руководству Хомейни. В конце концов, параллельно развивались два процесса — народный революционный подъем и исламская контрреволюция во главе с Хомейни. Последняя была хорошо организована и пользовалась поддержкой государственного аппарата, мобилизованного не только против сил старого режима, но и против революции. Особенно на решающих ранних стадиях, когда граница между процессами была еще не ясна, революционные массы не смогли оказать необходимого сопротивления появившемуся среди них обособлению. То, что большинство левых групп сломалось на этом вопросе, говорит о многом.
Когда фракция Хомейни выдвигала свои собственные лозунги на массовых демонстрациях против шаха, левые не возражали. Когда Хомейни назначал свое Временное революционное правительство, федаины, моджахедины, партия Туде и многие другие группы его поддерживали. Когда новосозданные исламские суды на секретных заседаниях назначали смертные приговоры членам старого режима, левые это приветствовали. Когда режим под лозунгом «долой прозападных проституток (sic)» начал нападать на права женщин, левые в лучшем случае игнорировали это как „женскую“ проблему, имеющую второстепенную важность. Когда под угрозой оказалась свобода печати, поскольку сперва это касалось только буржуазной печати, левые не сопротивлялись. Но вскоре левая печать также была закрыта.
Когда рабочий класс оказался атакован новым режимом, это происходило под лозунгом «исламских шур». Множество рабочих борцов, радикализировавшихся под влиянием ранних выступлений под контролем хомейнистского руководства, не могли из собственного опыта понять, что происходит. Они не сопротивлялись этим атакам из-за неразберихи в рядах самого рабочего класса. Память о некогда „едином“ массовом движении еще была жива. Когда банды головорезов, организованных Исламской республиканской партией, начали открыто нападать на любые независимые митинги или демонстрации, обычная тактика „сопротивления“ состаяла в обращенном к ним скандировании: „Единство, единство, секрет победы!“ После всего, что было, они оставались теми же самыми людьми, участвовавшими в борьбе против шаха.
Потом, когда контрреволюционные планы хомейнистских сил стали ясны каждому, было уже слишком поздно. Хомейни к этому времени потерял большую часть своей массовой базы, но та, что осталась, была более эффективно организована и лучше подгототовлена в качестве мощного инструмента репрессии. Кроме того, фракция Хомейни никогда не была пассивным наблюдателем эрозии своей базы. Она использовала все управляемые ей силы государства (полностью подконтрольные средства массовой информации, институт пятничной молитвы, собираемые в приказном порядке демонстрации и т.д.), чтобы демагогически подхлестывать поддержку вокруг размытой антикапиталистической и антиимпериалистической риторики. Оккупация американского посольства в Тегеране была, по-видимому, лучшим примером этого метода.
Захват посольства США обеспечил хорошее прикрытие поражению в Курдистане и чрезвычайному росту непопулярности после первых восьми месяцев наступления на иранскую революцию. Возложив ответственность за все на проамериканскую политику Базаргана, фракция Хомейни овладевала государством, отвлекая внимание масс от их настоящей борьбы устроенным муллами перед американским посольством шоу. Когда борющиеся за свои независимые шуры рабочие, принуждались другими рабочими оставлять свою борьбу на фабрике и идти в «логово шпионов» слушать последние разоблачения „либералов“ и выступления мулл-сторонников Хомейни, сопротивляться было не легко.
Постепенно, шаг за шагом, последовательными волнами нападений, массы были побеждены и подчинены правлению имама. В то время как революционные массы не имели никакого руководства и не были объединены, силы хомейнистской контрреволюции направлялись из хорошо расположенного и хорошо организованного центра, имея в распоряжении все инструменты репрессий и оболванивания. Исход этой борьбы был ясен, особенно если учесть, что многие политические организации, претендующие на выражение интересов масс, фактически были рупорами контрреволюции.
Состав массовой базы самого Хомейни был одним из главных факторов, способствовавших смятению масс и их поражению. Репрессивные инструменты Хомейни подпитывались от социальных сил, бывших наиболее задавленными и непривилегированными слоями населения. «Солдаты Хомейни» вербовались из широких слоев городской бедноты (безработных сельских мигрантов) и доведенной до нищеты мелкой буржуазии. Благодаря шахской „белой революции“ множество крестьян было вынуждено отправиться в города на поиски работы, хотя ограниченная индустриализация могла поглотить лишь небольшую часть их. Ориентированная на потребительские товары индустриализация постепенно разъедала долю мелкой буржуазии на внутреннем рынке и вынуждала эти слои все больше полагаться на семейный труд. Средний размер городской мелкобуржуазной семьи в 70-х гг. увеличился до 7,6 человека.
Эти два слоя представляли для инструментов репрессий громадный резервуар. Только городская беднота представляла около 20 процентов населения большинства главных городов. В Тегеране, например, в 1976 г. она насчитывала более 700 000 человек. Мелкая же буржуазия в Иране вообще представляет крупнейший социальный слой. При шахском правлении эти слои были крайне атомизированы и оставлены без какой-либо самостоятельной общественной перспективы. Их смутные представления о социальной справедливости легко поддавались шиитской демагогии. По сравнению с ними даже бедннейшие слои промышленного пролетариата выглядели привилегированными. Их социальный статус описывался выражением «за городской чертой», придуманным шахскими бюрократами для обозначения населенных городской беднотой трущоб. Шахская диктатура была заинтересована в удержании более 5 миллионов человек за чертой „гражданского“ общества.
Единственный путь, которым можно было завоевать их на сторону революции, заключался в том, чтобы показать лучший путь для достижения их требований. Это неизбежно влекло за собой создание независимых организаций и борьбу против капиталистического государства. Это не могло бы выйти из этих слоев. Им нужно было показать пример. И единственным классом, способным на это, был рабочий класс, ведомый революционной пролетарской партией.
Если бы рабочий класс взял на себя инициативу в массовом движении по сопротивлению государству и улучшению своего положения, он бы показал путь и этим слоям. Никакой объективной социальной причины, по которой им суждено было стать орудием Хомейни, не было. Тем более, если бы рабочий класс поддержал их требования рабочих мест и жилья.
Рабочий класс демонстрировал свою объективную мощь и потенциал лидера всей массы трудящихся и угнетенных в течение четырех месяцев всеобщей забастовки, которая на самом деле и сломала хребет шахской диктатуре. Однако, он не развил своей собственной общенациональной независимой организации и политического руководства, которые позволили бы ему повести за собой неимущие слои. Вместо этого он сам оказался сметен этими слоями.
Основной причиной поражения иранской революции было, несомненно, отсутствие революционной пролетарской организации с революционной стратегией и программой, доведенной до авангарда. Не было ни одной хоть сколько-нибудь значительной революционной организации, имевшей программу, отражающую, пусть даже в искаженной форме, объективные потребности иранской революции или обеспечивающую революционные массы последовательной и ясной перспективой.
Основной урок иранской революции состоит в подтверждении факта, что если такой организации не существует уже до начала революционного потрясения, то крайне маловероятно, чтобы она могла возникнуть непосредственно в ходе революции. Учитывая быстроту развития революционного кризиса, сложность общественно-классовых отношений и союзов в более развитых из отсталых стран и относительную силу буржуазных порядков, чрезвычайно тяжело вырасти непосредственно из революции революционным силам сколько-нибудь значительного масштаба, если они не пустили корни заранее и не имеют традиционных связей в массах.
Были мелкие группки революционеров, которые боролись за революционную программу и даже стремительно наращивали свои влияние и силу в первые несколько месяцев революции. Но чтобы повлиять на ход событий, этого было безнадежно мало. С каждой волной репрессий или внезапным поворотом политической ситуации, такая революционная группа теряла большую часть того, что она накопила за предыдущий период. Первые же открытые нападения нового режима привели к оппортунистическим капитулянтским уклонам. В течение первого года почти во всех революционных группах произошли расколы.
В таких странах, как Иран, где революционные периоды обычно перемежаются длительными периодами серьезных репрессий, в продолжение которых массовые организации развиваться не могут, наличие революционной организации, способной предложить массам политическое и организационное руководство, особенно важно. Ни одна организация, не имеющая базы в массовом движении уже перед революцией, не может развить свои силы достаточно быстро, чтобы суметь помочь массам организоваться.
Полусталинистская организация федаинов и неорадикальные буржуа моджахедины, боровшиеся с шахским режимом, быстро превратились в массовые организации огромных размеров. Однако, ни в одной из них революционное руководство не основывалось на революционной стратегии. Ни одна не была способна к пониманию подлинной динамики иранской революции. Обе кончили предательством революции. Первая пала жертвой контрреволюционной стратегии классового коллаборационизма промосковской партии Туде, вторая вернулась к своим истокам и стала составной частью буржуазной либеральной оппозиции.
Опыт иранской революции еще раз доказал, что если в нашу эпоху революционное руководство не будет последовательно отстаивать четкую стратегию завоевания власти рабочего класса, то оно неизбежно окажется в лагере реакции. Классовое предательство стало траурным похоронным звоном по иранской революции. Без антикапиталистической пролетарской стратегии компромиссы с буржуазной контрреволюцией были неизбежны.
Единственный путь, которым можно было завоевать на сторону пролетарской революции угнетаемую и трудящуюся массу, состоял в том, чтобы пролетариат сам показал в действии, что он один может нанести поражение буржуазии. Иранские левые, однако, пытались завоевать массовую базу Хомейни, расхолаживая ясно очерченную классовую борьбу и предлагая компромисс сторонникам демократической республики, различным буржуазным и мелкобуржуазным слоям.
Ни одна другая группа не продемонстрировала это лучше, чем партия Туде. Эта группа, самая старая, с наиболее устоявшимися традициями, разделила иранскую революцию на три стадии: антишахский народный фронт, демократический антиимпериалистический фронт и некапиталистический «путь развития», который должен был мирно привести к социализму.
Готовая включить в свой антишахский фронт даже монархистов, партия Туде столкнулась с таким действительным выравниванеим в революции классовых сил, о котором не могла даже мечтать. Она немедленно капитулировала перед контрреволюционной коалицией буржуазии и духовенства.
Когда между ними образовалась трещина, она приветствовала фракцию Хомейни как подлинно революционную антиимпериалистическую силу, оказав ей безоговорочную поддержку. Она отклоняла протесты масс против недемократических методов исламского режима, клеймя их «буржуазными либералами, жаждущими демократии». Буржуазная контрреволюция утверждалась, подавляя демократические права масс, но партия Туде приветствовала временное задержание нескольких сотрудников американского посольства как величайший шаг вперед революции.
Без активной поддержки партии Туде, имевшей в своих рядах много профессионалов, духовенству было бы гораздо труднее подавлять массовое движение. Партия Туде обеспечила духовенство множеством менеджеров и диспетчеров для национализированных отраслей промышленности, пропагандистов для контролируемых государством газет, ТВ и радио и даже политических следователей для хомейнистских тюрем. Подлинная судьба самой партии Туде — лучшее доказательство того, к чему может привести такая политика.
Не имея революционной стратегии, левые были не в состоянии понять движущих сил иранской революции и характера сил внутри нее. На каждом быстро сменяющемся этапе революции они делали фундаментальные ошибки. В решающий ранний период эти ошибки гарантировали контрреволюции легкую победу.
В период, приведший к февральскому восстанию, левых, как независимой тенденции массового движения, не существовало. Они попросту слились с Хомейни, который господствовал в движении, были охвостьем его реакционного руководства.
Единственная левая группа в Иране (и мы не преувеличиваем!), которая критиковала назначенное Хомейни правительство, была HKS. Ни одна другая левая тенденция не дистанцировалась от хомейнистского руководства.
Левые должны были обратиться к массам с призывом сопротивляться любой попытке назначения правительства сверху. Они не могли победить, но это предоставило бы им лучшие позиции в более поздний период.
Сразу же после восстания левые признали требования объединенного армейско-клерикального Военно-революционного командования (возглавлявшегося, как было позже доказано, агентом ЦРУ). Многие из членов старого режима, арестованных массами, были переданы духовенству. «Революционные исламские суды» приветствовались левыми. Первые декларации большинства левых групп призывали имама Хомейни вести революцию к победе.
Несколько месяцев спустя, было абсолютно ясно, где главная опасность для революции. Буржуазное правительство быстро отбирало назад завоевания масс. Единственно правильным курсом было организовываться на защиту и расширение демократических прав — против всех попыток нового режима их ограничить. Центральным лозунгом этого периода был призыв к немедленному созыву Учредительного собрания.
Большинство групп игнорировало все это. Это считалось «подчиненными» требованиями, в то же время так называемые „классовые требования“ были полностью сведены к экономическим реформам. Контрреволюция, однако, блокировала антикапиталистическую динамику иранской революции именно ограничением демократических прав масс.
Левых также мало интересовала помощь в организации независимых органов самодеятельности масс, которыми были и они сами в своих собственных плохо организованных группах. Никаких реальных усилий для расширения независимой организации масс или борьбы за их демократизацию и предотвращение навязывания им клерикальными фанатиками контрреволюционной воли сделано не было.
Сталинистские традиции иранских левых и их бюрократический подход к массовому движению усиливали субстиционистские тенденции, вследствие чего каждая группа пыталась сформировать свои собственные «массовые организации», охраняя их „чистоту“ и „независимость“ от разных примесей.
Таким образом, вместо терпеливой и последовательной работы в действительно существующем движении шур и борьбы за их общенациональное единство как основание для более общей борьбы за рабоче-крестьянское правительство, все главные группы, в лучшем случае, пытались сформировать свои собственные «настоящие» шуры.
Это оказалось фатальным для курса революции. В благоприятные ранние периоды революции движение шур было оставлено на милость хомейнистских сил. Со временем, когда контрреволюционный характер нового режима стал очевиден, силы реакции выстроили общенациональную сеть кастрированных шур, которая использовалась для подавления сопротивления рабочего класса.
Теория стадий иранской революции, принятая огромным большинством левых, предопределила их постоянные поиски союза с буржуазией, вместо того чтобы концентрировать свои усилия на строительстве независимых сил иранского пролетариата. В действительности, на протяжении всей революции левые были охвостьем буржуазной политики.
Они шли за Хомейни в борьбе с шахом и за антишахской буржуазной оппозицией в борьбе с Хомейни. Они никогда не предлагали ясную независимую программу. Следовательно, каждый демагогический маневр контрреволюции заставал левых врасплох. Захват американского посольства, к примеру, совершенно завел левых в тупик, не говоря уже об истерическом шовинизме, захлестнувшем левых на ранних этапах ирано-иракской войны.
Не будет преувеличением сказать, что даже та борьба за демократию, которую чем дальше, тем больше показывали буржуазная либеральная оппозиция и даже монархисты, была более радикальной, чем борьба сталинистских левых, а в своих антикапиталистических требованиях сама хомейнистская контрреволюция пошла намного дальше, чем придерживавшиеся приспособленной для демократической стадии программы-минимума левые.
Консолидация вокруг клерикальной власти Хомейни привела революционное массовое движение к поражению. Без ниспровержения этого режима никаких возможностей дальнейшего развития иранской революции абсолютно нет. Руководство Хомейни, в ходе установления власти контрреволюции и восстановления буржуазного государства, полностью себя изолировало. Сегодня от исламской «революции» осталась всего лишь порочная репрессивная диктатура, ненавистная огромному большинству иранских рабочих и крестьян. Центральное политическое требование большинства из них — свержение режима Хомейни.
Баланс сил в настоящее время, однако, чрезвычайно неблагоприятен для того, чтобы фактически ставить такую перспективу на непосредственную повестку дня. Ясно, что необходим период политической и организационной подготовительной работы. Такая подготовка должна быть сосредоточена вокруг главных нереализованных требований иранской революции, которые, несмотря на настоящее поражение, свежи в памяти масс.
Требование демократически избранного учредительного собрания, отражающего желание масс и опирающегося на их самоорганизацию, — остается центральным требованием, способным объединить огромное большинство угнетенных и трудящихся масс для революционного действия. Оно должно быть связано с борьбой за возрождение движения шур, которое отражает самый непосредственный опыт масс. Все достижения революции были достигнуты в ходе этого движения и утрачены вместе с его поражением.
Ключевая проблема в настоящий политический период — борьба против хомейнистской реакционной военной кампании и требование немедленного прекращения войны с Ираком, отражающее интересы огромного большинства рабочих и крестьян.
Эти требования также нужно связать с рядом демократических, экономических и социальных мер, указывающих на те задачи, которые должны будут стоять на повестке дня предстоящего учредительного собрания. Они должны включить требование права национальных меньшинств на самоопределение (и национальные учредительные собрания), полные и равные права для женщин, рабоче-крестьянский контроль над производством и распределением и рабоче-крестьянский план выхода из существующего кризиса капитализма.
Эти требования и борьба за такую программу, могут стать средствами объединения в общем движении всех отрядов масс для неизбежной борьбы за свержение режима Хомейни.
Подавив революцию и восстановив власть репрессивного буржуазного государства, режим Хомейни создал необходимые условия для возврата к «нормальной» буржуазной власти. Исламская контрреволюция сейчас быстро трансформируется в открыто капиталистическое движение за стабилизацию. Это, однако, создало ситуацию, при которой клерикальное правление фракции Хомейни становится все более и более неприемлемо для буржуазии. Руководство Хомейни исполнило свою историческую службу буржуазии и ее империалистическим хозяевам. Поэтому теперь его попросили отойти в сторону и освободить дорогу для возврата к прямому буржуазному правлению.
Тяжелейший экономический кризис, вызванные войной разрушения, массовая безработицей, крах иранской промышленности и сельского хозяйства, связанные с чрезвычайной непопулярностью существующего режима, все более и более готовит политическую атмосферу не только для изменений в сторону нормальной буржуазной республики, но даже для возврата монархии. Правление Хомейни день ото дня делает иранскую монархию все популярней.
Эта трансформация, однако, происходит в противоречивой форме, через кризис. Правление духовенства в самой своей основе несовместимо с нормальным функционированием буржуазного государства. Буржуазия признала эту власть лишь в качестве переходной и временной меры, в то же время хомейнистская фракция духовенства не готова отдавать власть, с такой легкостью ей полученную. Хроническую нестабильность исламского режима следует рассматривать в этом контексте.
Сопротивление духовенству буржуазно-монархической или республиканской оппозиции внутри страны и из-за границы не следует рассматривать как каким-то образом отражающее давление иранской революции. Это — всего лишь результат попыток духовенства как можно дольше цепляться за власть. Режим Хомейни не должен рассматриваться как нормальный буржуазный режим, четко понимающий потребности класса, который он представляет. В лучшем случае он — крайне малопригодный для буржуазии инструмент, от которого последняя теперь должна избавиться, если понадобится — силой. Революционеры ни в коем случае не должны терять решимости бороться за ниспровержение этого режима из-за того, что буржуазные силы тоже против него выступают. Фактически, каждый день, пока варварский исламский режим остается у власти, делает нормальное правление буржуазии более популярным.
Стабильность нормальной буржуазной власти, которая может прийти вслед за Хомейни, будет иметь прямое отношение к сегодняшней борьбе масс за свержение исламской республики. Если массы не организуются, чтобы выполнить эту задачу сегодня, буржуазия в итоге установит еще более стабильную власть на руинах иранской революции.
Опираясь на борьбу и организационные традиции иранского рабочего класса, революционеры должны концентрировать свои усилия на стимулировании всех факторов, которые могут способствовать реорганизации рабочего движения.
Опыт иранской революции и роль всеобщей забастовки в революционном восстании масс, без сомнения, уже доказали центральное место иранского пролетариата в обществе и экономике. Показательно, что рост капитализма в последние несколько десятилетий решительно ставил иранский рабочий класс во главе всех революционных изменений в Иране. Организация рабочего класса сегодня могла бы составить благоприятный баланс сил против исламского режима.
Если бы он бросил свой организованный вес на борьбу огромного большинства населения против Хомейни, не было бы никаких причин для возрождения революционной ситуации. В любом случае, это — единственный путь положить конец мечтаниям буржуазии о возвращении «доброго старого времени».
Нельзя забывать, что поражение левых привело к возобновлению нападений против рабочего класса. Необходимо создать возможности для возрождения рабочих организаций в не слишком отдаленном будущем. b. Рабочий авангард
Несмотря на репрессии, у рабочего класса есть возможность организоваться и объединить свои усилия для сопротивления капиталистическому наступлению. Революция, долгий период рабочего контроля и движение шур принесли иранскому рабочему классу революционный опыт, который должен использоваться для организации сегодняшней борьбы. Этот опыт, приобретенный в активной революционной борьбе, воспринят целым слоем рабочих активистов, который, несмотря на казни исламской контрреволюции, не был полностью уничтожен. Именно на этот слой должна сегодня лечь основная задача реорганизации.
Действительно, в рабочем классе уже существует такое опирающееся на собственный опыт движение. Во многих главных отраслях промышленности уже сейчас формируются независимые, боевые подпольные комитеты рабочего действия, готовые включиться в ежедневную борьбу. На многих фабриках уже существуют и действуют тайные рабочие кружки и комитеты. Множество забастовок, организованных за два прошедших года жесточайшей фазы репрессий, указывают на потенциал, все еще сохраняющийся в рабочем классе. Революционеры должны опираться на это течение и стараться помочь в деле создания, расширения и объединения движения фабричных комитетов. Осуществлять это необходимо в ходе борьбы за непосредственные требования, а так же борьбы против введения множества новых капиталистических законов, которыми перед лицом капиталистического наступления пытаются отрицать все права рабочего класса ради увеличения нормы эксплуатации.
Пропагандистская кампания основных задач иранской революции и способов подготовки рабочего класса к способной вызвать революционные перемены всеобщей забастовке, проложила бы путь к возрождению в будущем массового действия в более широком масштабе и обеспечила бы необходимое политическое руководство действиям существующих фабричных комитетов.
Главный союзник пролетариата — крестьянская беднота (включая мигрировавшую в города) — также начинает понимать, что путь защиты завоеваний революции — в борьбе против атак нового режима. Революционеры должны реагировать на новые настроения в этих слоях для восстановления и возрождения их собственных независимых организаций (т.е. крестьянских шур и местных комитетов). Нарастающая волна борьбы против возвращения крупных заминдаров обеспечивает реорганизации крестьянской бедноты новое основание. Точно так же обострение проблемы жилья обеспечивает городской бедноте импульс для реорганизации местных комитетов.
Восстановление организаций всех угнетенных (крестьянской бедноты, солдат, женщин, молодежи) должно идти рука об руку с попытками их объединения с фабричными комитетами. Производственные и потребительские кооперативы, вышедшие из революции (и ставшие теперь инструментами государственной карточной системы), уже обеспечили массы богатым опытом расширения и развития связей с другими социальными слоями. Борьба против выхолащивания кооперативов центральным правительством может стать основанием для объединения в общей борьбе против режима Хомейни всех угнетенных.
В особенности, поражение иранской революции сказалось на полном опустошении левых сил. Почти что все руководство всех революционных организаций было либо физически истреблено, либо отправлено в изгнание. Огромное большинство руководящих кадров оппортунистических и классово коллаборационистских групп публично отреклось от марксизма и заявило о своем подчинении «линии имама». Ошибки, нерешительность и открытые предательства этих групп создали условия глубокой деморализации авангарда рабочего класса и чувству подозрения ко всем левым. Необходим долгий период терпеливой работы, чтобы восстановить влияние левых среди рабочих и тружеников Ирана. С другой стороны, однако, эти поражения также показали полное банкротство сталинизма и мелкобуржуазного популизма, долгое время бывших историческим бичом иранских левых. Побежденными были оппортунизм и классовый коллаборационизм.
Революционный социализм опытом иранской революции в глазах авангарда никоим образом очернен не был. Многие борцы из всех групп теперь удостоверились, что только на основе революционной социалистической стратегии можно иметь какую-то реальную надежду на восстановление подлинно революционного руководства. Таким образом, подготовлены идеологические и политические условия построения прочного фундамента для ядра новой революционной партии. Внутри многих левых организаций всех революционных социалистических течений к оппортунистической традиции относятся критически. Осуждения сталинизма и теории стадий в революции — ныне обычное дело для многих развивающихся тенденций. Сама революция положила конец спорам и сомнениям по поводу решающей роли иранского рабочего класса. В существующей ситуации эти элементы обеспечивают основание, на котором начнется борьба за строительство революционной партии.
Ясно, однако, что главной задачей этой борьбы должна стать перегруппировка всех развивающихся сегодня революционных течений. Проведение перегруппировки также облегчило бы и ускорило формирование подобных течений в других организациях. Сегодня жизненно важно подойти к процессу перегруппировки революционных левых в Иране с терпением и без сектантства, открыто и демократически обсуждая все главные проблемы иранской революции, подводя итоги деятельности левых и извлекая возможные уроки.
Этот процесс также должен быть связан с решительной борьбой против оппортунизма и классового предательства, с последовательной защитой революционных социалистических принципов, на основе которых может быть выстроена подлинно революционная стратегия. Все силы, претендующие на революционность, должны показать себя в действии, прежде всего, очищая собственные ряды. Только так революционные левые могут восстановить свое влияние в авангарде и возобновить связь с массовым движением.