Почти четыре года назад федеральные силы разбомбили дагестанское село Коги. Однако выжившим после бомбежки компенсации не положены и по сей день
В сентябре 1999-го маленькое ногайское село Коги в Шелковском районе Чечни, неподалеку от границы с Дагестаном, было полностью уничтожено бомбардировками с воздуха. В то время шли бои в Новолакском районе Дагестана, затевалась крупномасштабная контртеррористическая операция в Чечне, поэтому гибель степного села на 30 семей прошла почти не замеченной властями и журналистами.
Для пятерых сельчан — трех женщин и двух детей — 12 сентября 99-го стало последним днем. Для остальных 104 человек — началом другой, горькой жизни беженцев в родном краю, скитаний по чужим углам и слабой надежды на то, что государство восстановит справедливость. Мертвых не вернуть, но заново построить дома и оплатить утраченное имущество ему вполне по силам.
Коги на картах времен СССР обозначено как село Рунное. Неофициальное название — 2-я ферма. Ногайцы всегда называли село Коги «небесным домом». Говорят, еще до революции местный чиновник построил в степи красивый дом и покрасил в синий цвет. От Коги до ближайшего крупного села Кумли, расположенного на территории Дагестана, — девять километров пыльной степной дороги, петляющей среди курганов, буераков и солончаков. До совхозной усадьбы в сторону райцентра Шелковская гораздо дальше, около 30 километров. Когда-то здесь разводили ценную породу овец — грозненскую тонкорунную, совхоз процветал, а 2-я ферма считалась передовой.
Первый раз когинцам не повезло в 1957 году, когда была восстановлена Чечено-Ингушская автономная республика — причудливая линия административной границы разделила их с Ногайским районом Дагестана. После прихода к власти Дудаева пенсии, детские пособия и совхозные зарплаты исчезли, поэтому многие сельчане прописались к родственникам в Ногайский район. Совхоз развалился, его имущество растащили, но кое-что досталось и ногайцам. В первую чеченскую войну боевые действия здесь не велись, боевики в округе не появлялись.
Гораздо хуже стало во времена масхадовской Ичкерии. Уже в 97-м году заезжие бандиты под видом заготовителей скота поугоняли почти всех овец и коров, однажды похитили местного парня, но поняв, что даже мизерного выкупа когинцы не соберут, отпустили. Жители бывшей 2-й фермы пытались сорганизоваться, патрулировали по ночам округу группами из четырех человек, вооруженных берданками и разводными ключами. Многие семьи уехали в Дагестан и на Ставрополье, и к началу второй войны в селе осталось чуть больше сотни человек.
Маутали Картакаев, сын погибшей в бомбежке пожилой женщины, рассказывал мне в ногайском райцентре Терекли-Мектеб, где обитает с 99-го года:
— Бандиты приезжали с автоматами и гранатами, и наши ружья им нипочем. Еще хитростью действовали. У двоюродного брата Арслана «уазик» был. Однажды зашли в его дом трое, сказали, что заготовители скота, машина недалеко сломалась. Попросили отвезти в совхоз, а по дороге наставили пистолеты и выбросили из машины. А на их «шариатскую милицию» никакой надежды. Как-то мы поймали на кошаре бандитов — они по-хозяйски коров свежевали. Одного бандита отправили в Шелковскую за деньгами в качестве компенсации, а четверо наших остались сторожить его подельников. Ночью приехала чеченская милиция, ребят избили, забрали в отделение и дело открыли якобы за захват заложников. Потом их министр рассказывал корреспондентам, что ногайцы, мол, тоже людей похищают. Мы уже в 98-м отогнали оставшихся баранов к родственникам в Дагестан — подальше от беспредела.
Пару раз сюда приезжали «бородатые». Так деревенские называли ваххабитов — шариатских гвардейцев Ичкерии. Утверждают, что ничего плохого они не делали, по дворам не ходили, ни с кем не общались, а просто дежурили на воображаемой границе с Дагестаном, где тянется череда зыбучих курганов. Якобы ичкерийцы собирались обустроить между «небесным домом» и Кумли пограничный пункт, как на южных участках, но, увидев бедность местных обитателей, от затеи отказались. В 99-м году «бородатых» здесь не видели.
В Кумли стояла войсковая часть. Периодически когинцы наблюдали их учения, а после нападения отрядов Басаева на Ботлихский район Дагестана в августе 99-го солдаты на бронетехнике зачастили в село. Мирно беседовали с местными, спрашивали, не беспокоят ли боевики, просили немедленно сообщить об их появлении. Никто и подумать не мог, что на ичкерийской «наковальне» их раздавит федеральный «молот».
12 сентября 1999 года выдался обычный жаркий день. 50-летний Кошали Алиев вспоминает:
— Накануне вечером военные в Кумли запустили «люстру» — большую осветительную ракету. Она сгорела и упала на трансформаторную будку. Село осталось без света. 12-го с утра мы починили провода, заменили изоляцию и разошлись по домам. Весь день с женой возились по хозяйству, нам помогали младший сын и дочь — старший сын учился в сельскохозяйственной академии в Махачкале. С другого конца села пришла теща, и мы сели под навесом попить чай. Это нас и спасло...
Примерно в 17 часов со стороны Дагестана появилась пара штурмовиков. В небе над Коги самолеты пролетали регулярно, поэтому сельчане не обратили особого внимания на хищные силуэты в воздухе. Однако в этот раз «сушки» развернулись, снизились до минимальной высоты и на бреющем рванулись в атаку. В несколько секунд «небесный дом» превратился в громыхающий ад.
— Первые бомбы попали в сараи на южной окраине, — говорит Кошали Алиев. — Я выглянул из-под навеса: очередь из взрывов, как в кино, стремительно приближалась к моему дому. Земля ходила ходуном, резко запахло порохом. Совхозные дома на четыре квартиры, в наш попали две бомбы. Одна разворотила мою квартиру, другая — соседа Кульмагомеда Ельмамбетова. Он тоже в рубашке родился: спал в тот момент на веранде, а взрыв произошел в зале. Нас только оглушило...
Шок, паника, ужас — всех этих слов будет недостаточно, чтобы описать состояние когинцев. От первой атаки с воздуха в селе погибли два брата Эсмухамбетовы — Эльдар и Эльмурат, трех и девяти лет. Затем штурмовики развернулись и ударили снова. В этот раз они убили мать мальчиков Барамбике, которая бросилась к мертвым сыновьям, Лидию Абдурахманову, бежавшую по дороге к Кумли, и пожилую Боту Картакаеву, уносившую на руках годовалого внука Зиявдина. Осколки попали ей в затылок, но, уже умирая, бабушка ухитрилась извернуться и упасть со всего маху не на малыша.
Количество жертв могло быть значительно больше, прилети штурмовики попозже вечером, когда люди отдыхают после работы. Все тридцать с лишним домов в Коги были стерты с лица земли — «работу» убийцам в летной форме, прекрасно видевшим мечущихся внизу женщин и детей, облегчила геометрически правильная с советских времен планировка села.
Сельчане пешком побежали в сторону Кумли — на все село два трактора и ни одной легковушки, а лошади и арбы остались в разрушенных сараях. Потом люди насчитали 60 — 70 воронок — это не считая бомб, превративших дома в развалины. На следующий день после катастрофы в селе появились саперы. Их командир сказал мужчинам, оставшимся охранять руины от мародеров, что ему приказано обезвредить возможно неразорвавшиеся бомбы — земля здесь мягкая. Однако саперы собрали не только сохранившиеся боеприпасы, но и все крупные осколки, где могла остаться заводская маркировка. Осколки помельче местные подростки сдали в пункт приема цветных металлов. Сто с лишним когинцев стали вынужденными переселенцами в Терекли-Мектеб, Кумли и других маленьких селах Ногайского района. За что? — ответ на этот вопрос они не могут получить до сих пор.
Почему целью пилотов стало именно это крохотное село на границе Чечни и Дагестана? Единственное внятное объяснение — произошла трагическая ошибка, вместо Коги стояла задача бомбить другое село, где накапливались боевики. Но первый зам. главы администрации Ногайского района Эльмурза Саитов категорически отверг такое предположение:
— В 99-м году я работал начальником районного отдела ФСБ. Со всей ответственностью заявляю — напротив нашего района боевиков не было, как и вообще неизвестных лиц. Банды скапливались гораздо южнее, перед Кизляром и Хасавюртом, а здесь все были свои, местные.
В сентябре 99-го помимо военных сводок из Новолакского района регулярно поступали сообщения о концентрации бандгруппировок в приграничных районах Чечни, в том числе в станицах Шелковская, Гребенская, Каргалинская — там, откуда рукой подать до Ногайского и Кизлярского районов Дагестана. Эльмурза Саитов вспоминал:
— В то время царила жуткая неразбериха. Прибывали новые войска, командиры частей сами не знали, кто стоит рядом, внятных приказов не было, валом пошли жалобы от населения о пропаже скота. Наверное, из-за готовящегося наземного вторжения в Чечню никто не обратил внимания на уничтожение Коги. Хоть бы извинились...
Прежде, чем ехать в Ногайский и Шелковской районы, мы долго собирали по линии Главной военной прокуратуры информацию о ЧП в степи. Начальник пресс-службы ГВП Михаил Яненко предложил прислать факс с запросом на имя главного военного прокурора генерала Александра Савенкова. Итогом двухмесячных звонков и переговоров стал ответ за подписью Тена В.П. — помощника главного военного прокурора. Письмо было лаконичным:
"В ГВП каких-либо сведений о данном происшествии не имеется.
В связи с этим военному прокурору Объединенной группировки войск (сил) по проведению контртеррористических операций на территории Северо-Кавказского региона РФ поручена проверка, о результатах которой Вы будете уведомлены дополнительно".
Странно, однако, то, что помощник прокурора Тен, курирующий в ГВП связи с общественностью и представлявший интересы Министерства обороны в судебном процессе «жители Урус-Мартана против Российской Федерации» (очень похожий с Коги случай — в октябре 99-го это чеченское село тоже немотивированно подверглось авиаударам), ничего не знает о «данном происшествии» — когинцы неоднократно писали во все госструктуры, в том числе в ГВП. Причем никто не требует покарать летчиков, а просят только содействия в получении компенсации. На все без исключения запросы бывшие односельчане получали одинаковые отписки, вроде той, что мне показали в Терекли-Мектеб. Старший военный прокурор приемной ГВП В.Д. Гуменюк 18 марта 2003 года сообщает, что «письмо с выходным номером БА N106160 направляется по вопросу возмещения стоимости имущества и жилья» в Ханкалу на имя Мокрицкого А.В. И все. А в ГВП меня заверили, что прокурор Ханкалинского гарнизона Александр Мокрицкий «взял дело на личный контроль» — спустя почти четыре года после бомбардировки.
Через пару месяцев после трагедии на развалины Коги приезжал следователь военной прокуратуры Махачкалинского гарнизона Джалал Абдулаев, опросил потерпевших, собрал вещдоки и пообещал обязательно найти виновных. Однако спустя менее полугода его откомандировали в Ханкалу, затем в Моздокский гарнизон. Уголовное дело сейчас находится в архиве войсковой части N20102 в Ханкале.
Начальник пресс-службы ГВП Михаил Яненко предположил в разговоре со мной, что проблема заключается в путанице с названиями: по одним документам это село называлось Рунное, по другим Коги, по третьим — 2-я ферма. Однако фамилии погибших когинцев, которые я ему передал, в списках ГВП нашлись. Разве в Шелковском районе Чечни бомбили и другие ногайские села?
В «небесный дом» вернулись две семьи — Соболевы и Ажибулатовы. Вернулись от безнадеги: в Ногайском районе Дагестана нигде не смогли устроиться по родственникам или съемным квартирам, как их бывшие соседи. 54-летний Яков Соболев показал мне свой маленький саманный домик, который он с сыновьями построил в 2000 году. Отец шабашил на сенокосах, сыновья сушили кирпичи и делали кладку. Света и газа, естественно, нет, новости «возвращенцы» узнают по радио — если батарейки есть. Спят на спасенных из руин матрасах, укрываются «гуманитарными» одеялами, полученными в том же 2000 году. Есть корова с теленком.
Ажибулатовы — родители с тремя сыновьями — устроились чуть более капитально. Держат десяток овец, пару индюков, кур, лошадь и корову. Мать семейства Юмазиет варит деревенский сыр и возит на попутках продавать в Терекли-Мектеб. Дорога здесь пустынная, бывает, что приходится нести пешком ведерко с товаром. В самое трудное время, сразу после катастрофы, когда все беженцы жили в пионерлагере ногайского райцентра, Юмазиет вместе с другими односельчанками наладила нехитрый промысел — пекла пирожки с картошкой и продавала на базаре.
Основной поток гуманитарной помощи шел в 2000 — 2001 годах. Давали помногу муки, растительного масла, круп, макарон. Жить было можно. Но к прошлому году «гуманитарка» иссякла, а последний раз комплекты помощи привозили в феврале — мыло, шампунь и стиральные порошки.
— Зимой особенно тяжело, — рассказывала Юмазиет. — Местность голая, дров нет, кизяка тоже — скота маловато. Собираем хворост по всей округе, иногда далеко ходить приходится. Целый день ходишь, а хворост за час сгорит, еле успеешь еду приготовить. Мы бы куда угодно уехали, где свет есть и тепло.
— Здесь и раньше было не слишком радостно, — добавила Аминат Соболева, жена Якова. — Ни медпункта, ни начальной школы. В советское время в совхозе была школа-интернат, но при Дудаеве закрылась. Участковый куда-то подевался, совхоз разворовали, работы не стало. Жулики и бандиты кругом. Сейчас их поменьше, но в этой лачуге разве жизнь?
Яков Соболев то и дело переходит на ногайский язык — он родился в Коги.
— Насчет компенсаций ничего не узнавал, «гуманитарку» не просил — они сами привозили. В сельсовете нас записали как пострадавших, но ничего не объяснили, что это значит.
— А с односельчанами вы обсуждали компенсации?
— Нет.
— В 2001 году в Терекли-Мектеб приезжали из администрации Шелковского района, звали когинцев назад, обещали помочь со строительством и обзаведением хозяйства. Но им не поверили — в Чечне слишком жесткая система «откатов».
Соболев был удивлен:
— Неужели о нас вспоминали? Я и этого не знал.
Подавляющее большинство когинцев, с которыми я беседовал в Ногайском районе, ничего толком не знали о своих правах. Перспектива хождения по бюрократическим инстанциям в Махачкале, Грозном и Шелковской для сбора необходимых документов их не радует, а довериться шелковской администрации они опасаются. Глава села Карасу Ногайского района Оразали Копиев пояснил: «Чеченцы предлагали: мол, залезайте в долги, начинайте строительство, а мы вам потом все оплатим. А вдруг не оплатят? Вдруг там опять начнется беспредел? Люди хотят потихоньку отстроиться у нас в районе, а не в Чечне».
В Дагестане ногайцы всегда были на вторых ролях. Дело не в дискриминации, а в менталитете этого маленького 80-тысячного народа, предпочитавшего скромно разводить овец и не влезать в политику. Среди более 400 депутатов новоизбранного республиканского парламента всего два ногайца. Одна из них, председатель комитета по социальной политике, бывшая журналистка Эльмира Кожаева, говорила мне:
— Наши мужчины считают унизительным обивание порогов разных чиновников. Мол, я лучше самостоятельно построю новый дом, чем буду просить у кого-то. А женщины мало что понимают в бюрократических хитростях. К тому же проблемы ногайцев по разным причинам в республике не очень замечают. За три с лишним года мне удалось опубликовать только две небольшие заметки о трагедии «небесного дома». Другие статьи редакторы, видимо, посчитали неактуальными.
В маленьком селе Карасу Ногайского района, где нашли пристанище на съемных квартирах 52 беженца из Коги, они сбивчиво рассказывали о своих хождениях «по инстанциям». Из собравшихся 13 человек только у одной женщины есть удостоверение вынужденного переселенца — документ, с которым можно требовать компенсации. Но иметь его тоже недостаточно.
Типична история Асипет Амитовой. После гибели «небесного дома» она прописалась в Дагестане у родственников, подала заявление о нежелании возвращаться на место прежнего жительства в Кизлярское отделение миграционной службы МВД Дагестана (в Ногайском районе такой конторы нет). С нее потребовали объяснительную на восьми страницах, где она должна была ясно и четко обосновать свой отказ. Чиновница объяснила: мол, сможете доказать, что вы жертва притеснений по национальному признаку, — дело получит ход. Асипет расстроилась и больше в Кизляр не ездила.
На пути у когинцев множество бюрократических ловушек. Некстати пришлась всероссийская замена паспортов. Чтобы доказать «в инстанции», что человек действительно лишился в боевых действиях жилья и имущества, он должен представить нотариально заверенный лицевой счет из хозяйственно-домовой книги совхоза и через суд сверить данные старого и нового паспорта. Хозкнига — в совхозе, нотариус — в Шелковской, суд — в Махачкале.
— Два раза ездила в Шелковскую, с трудом нашла нужного нотариуса. Больше никуда не могу выбраться: билет в Махачкалу стоит 100 рублей в один конец, в Терекли-Мектеб 10, а я получаю 154 рубля детских пособий, — сказала Асинат Амитова, сестра Асипет.
Когда я факсом послал запрос в миграционную службу МВД России по поводу когинцев, мне ответили спустя две-три недели, что факс не является официальным запросом, нужно писать письмо по почте. А руководитель пресс-службы Ирина Иванова посоветовала: «Пишите сразу в миграционную службу Дагестана — мы занимаемся координацией политических вопросов, а не практических».
Ответ из Махачкалы пришел на удивление быстро — через каких-то две недели. Руководитель Управления по делам миграции МВД Дагестана Раджаб Абдулатипов написал:
«Жители сел. Коги Шелковского района в списках лиц, принятых управлением на учет по ф. N7, не числятся. Сведениями о жителях этого селения, принятых Ногайским РОВД на регистрационный учет по месту жительства или пребывания, управление не располагает... Обращения с соответствующими материалами по этому вопросу из Ногайского района в управление не поступали».
— Село разбомбили, а пострадавших нет? — спросил я зама Абдулатипова Балабека Магомедова в Махачкале.
— Причиной этого казуса может быть либо пассивность переселенцев, либо незнание ими своих прав, — подумав, ответил он.
— Лично я тоже не знал о таком селе, но верю вам на слово.
— Почему обездоленные люди, потерявшие неизвестно по чьей вине родных и близких, должны что-то доказывать? Ведь пострадавшие от боевых действий в 99-м в Ботлихском, Новолакском, Буйнакском районах Дагестана получили компенсации быстро и в достаточных объемах?
— Коги — не наша территория. Обращайтесь в Грозный. В целом в Дагестане проживают 1400 семей из Чечни, в основном в Хасавюртовском районе и Махачкале. Ожидаем постановления Правительства РФ N510 «О порядке выплаты компенсаций за утраченное в ЧР жилье и имущество». Но из Ногайского района заявлений, оформленных надлежащим образом, мы не получали.
То же самое ответили когинцам из МЧС Дагестана 14 апреля нынешнего года:
«Рассмотрев коллективное заявление беженцев, пострадавших в результате бомбовых ударов 12 сентября 1999 г., МЧС РД сообщает, что отмеченные в заявлении события произошли на территории ЧР и к антитеррористическим операциям в Дагестане отношения не имеют. Министр М. Гаджиев».
Вынужденные переселенцы из Чечни строят своими силами скромные саманные домики на окраине Терекли-Мектеб, в так называемой Дудаевке. От меня узнают, что по закону им полагается 50 тысяч рублей за полностью утраченное имущество, 20 тысяч — за частично утраченное, что на каждого члена семьи положено 18 квадратных метров жилья из расчета 2173 рубля за метр. Подсчитывают, что семья из трех человек может получить 117 тысяч 342 рубля компенсации.
— За такие деньги у нас можно построить приличный дом на три-четыре комнаты, — обрадовался Айнадин Аманакаев, первым из «дудаевцев» пришедший на встречу со мной, и тут же загрустил. — Обидно только, что вряд ли их получим. В Чечне мы считались дагестанцами, здесь считаемся чеченцами. Он пытает меня:
— Как летчик может спутать бабу в платке и юбке с боевиком в штанах и с автоматом? С высоты метров 300, на бреющем? В голой степи, при ярком солнце, когда все внизу как на ладони? Почему ты все равно думаешь, что это была роковая ошибка?
Другие мужчины из «небесного дома» удивлены наивностью журналиста. Но я знаю, в чем дело. Иначе очень страшно за тех, кто ходит по земле.
И за тех, кто летает в небе.